- Кто там, Гюльфем? - окликнула юная султанша девушку, которая, после короткой беседы с дворцовым стражником, оказалась неожиданно растерянной и, кажется, даже несколько напуганной.
- Кудрет-ага, госпожа. Послание принес, - нерешительно ответила побледневшая Гюльфем, с особой осторожностью притворив за стражником дверь.
- Давай же его сюда, - улыбнулась Хатидже, не придав должного значения замешательству наложницы брата. Стоит сказать, что для Хатидже, Гюльфем была кем-то более значительным, чем просто служанкой. Она во всем поддерживала госпожу, была прилежной, заботливой и преданной. А еще они могли доверять друг другу свои тайны. И султанша искренне желала ей, чтобы когда-нибудь желание Гюльфем сбылось и ее позвали на хальвет к шехзаде, и даже пообещала, что замолвит за нее слово матушке. "Иншалла, госпожа" - только скромно улыбалась Гюльфем, опуская глаза.
- Госпожа... - неожиданно замялась в ответ Гюльфем. Хатидже подняла на нее вопросительный взгляд.
- Стражник сказал, что послание... - девушка замялась, и, выдержав  секундную паузу, полушепотом продолжила:
- ...от Ибрагима-аги. Он...
- Тсс, Гюльфем! - перебив девушку, испуганно зашептала Хатидже, в глазах которой невольно заплескалось неподдельное волнение. - Ты что такое говоришь!
Одно только упоминание имени главного сокольничего, заставляло сердце юной госпожи биться в ритме, столь же бурном, как и биение крыльев птиц, по неосторожности попавших в сети. А уж весть о том, что стражник принес от Ибрагима послание и вовсе вскружило ей голову не хуже всякого вина.
- Госпожа, если кто-то узнает...
- Тише, Гюльфем! - вновь перебила ее Хатидже, страшась даже услышать того, что должна была сказать девушка. Ведь она и без того знала, что случится, если вдруг кто-то узнает, что сокольничий шехзаде Сулеймана отправил весточку дочери Султана. Самой Хатидже, это, конечно же, ничем не грозило, а вот для Ибрагима - это было равносильно смерти.
- Оставь письмо и пойди посмотри, как дела в гареме, - приказала Хатидже, тоном, вовсе безразличным к происходящим делам в гареме. Очевидно, что это было лишь предлогом, чтобы Гюльфем ее оставила одну. Гюльфем же поняла это и без лишних слов удалилась.
Оставшись наедине с письмом, взволнованная Хатидже, не решилась открыть его сразу. Она ждала того времени, когда матушка занималась подсчетом расходов гарема, чтобы та, не приведи Аллах, не застала ее с этим посланием в руках. Когда же время подошло, дрожащие руки Хатидже развернули свернутый пергамент.
Она читала медленно, будто самое дорогое и самое важное послание в своей жизни, то смущенно краснея, то останавливаясь, чтобы перевести замирающее дыхание, но сияя улыбкой. А потом перечитывала снова, и снова, и снова...
Они давно уже тайком встречались взглядами всего на мгновение, робко отводя их потом, создавая впечатление случайности. Иногда она выходила на балкон, слушать украдкой его прекрасные мелодии, что запали ей в сердце. Но она даже надеяться не смела, что ее чувство может быть ответно: кто же позволит им любить друг друга?..
Излить душу и дать свое решение в ответном письме, она осмелилась не сразу. Несколько дней Хатидже все ходила взволнованно по своим покоям, перечитывая слова Ибрагима, и думала: а стоит ли?
"Конечно стоит" - умоляло ее сердце, тоскующее и истерзанное.
"А вдруг попадет в чужие руки? Вдруг, кто-то увидит?" - предостерегал разум, беспокоившийся за судьбу Ибрагима. Он ведь и так уже головой рискнул, открыв свои чувства той, что любить было запретом устоев.
Хатидже же последовала голосу сердца, что оказался громче и настойчивее. Когда сестры с матушкой вышли на прогулку, из-под ее пера вышло следующее послание:

- Как встретишь Ибрагима-агу, так передай ему, - вручив свернутый пергамент в руки Гюльфем, повелела Хатидже. -Скажи, что завтра вечером я выйду в сад.
На лице Гюльфем расплылась такая улыбка, словно она была самым коварным заговорщиком. Ясно, о чем они будут тихо сплетничать сегодня вечером и еще не один день. Ведь девушка знала об этой тайне Хатидже Султан.
- И никому ни слова, Гюльфем! - последним напутствием сопроводила султанша, мысленно моля Аллаха, чтобы никто ни о чем не догадался.

С той самой минуты, когда дверь за Гюльфем запахнулась, тяжелые, тревожные мысли ни на миг не оставляли сердца Хатидже Султан. Не в силах совладать со своим беспокойством и мучительным ожиданием, султанша нервно мерила шагами свои покои. Что сказала бы Валиде, узнай она, что ее тихая, всегда покорная, неукоснительно почитающая нерушимые традиции, дочь, назначила мужчине тайную встречу в саду? Каким позором бы это могло обернуться? А что случилось бы с Паргали, узнай падишах или шехзаде об этом? Конечно, Хатидже была уверена: Гюльфем ни за что не выдаст их секрета. Но кто знает, что могло бы случится?
Вот только юная госпожа пока еще даже представить не могла, насколько ничтожны ее переживания. Ведь сейчас, хоть и встревоженная, но окрыленная раздумьями о предстоящей встрече и, воодушевленная смелым поступком своего возлюбленного, Хатидже пока и не задумывалась о том, что она, посылая ответное послание, и вверяя свои чувства Ибрагиму, обрекала и себя, и его на призрачную (существующую ли вообще?) надежду. Может ли иметь хоть какую-то силу такая надежда? Да и надежда ли это вообще?..
Понимал ли кто-то из них, что нежные чувства, которые они испытывают друг к другу, обречены и не могут получить даже капли надежды на будущее? Понимал ли, что эта тонкая ниточка оборвется, стоит только Валиде выбрать для своей дочери в мужья какого-нибудь пашу, или шехзаде выбрать в жены для своего сокольничьего  какую-нибудь хатун. Ведь, несмотря на то, что во дворце Паргали ценили за его верную и преданную службу, он не мог даже претендовать на то, чтобы открыто смотреть в глаза дочери падишаха, Хатидже же не могла сметь даже думать о том, чтобы вести с ним разговоры с глазу на глаз.
Когда Гюльфем впервые поделилась подобными раздумьями с Хатидже, то все воодушевление, все робкие надежды и мечтания, что теплились в сердце молодой госпожи, оказались безжалостно смятыми в один большой комок отчаяния. Тем не менее, хатун все-таки пыталась убедить султаншу, что Ибрагим-ага что-нибудь обязательно сумеет придумать. И Хатидже хотелось в это верить. Хотя бы сегодня.
Назначенный вечер был уже близок. Цвета угасающего дня уже показались на горизонте и жалкие остатки солнечного дня постепенно переходили в размытость и полумрак - сумерки: такую же неопределенность, что была и на душе султанши. Однако, несмотря на все крики разума, шепот сердца Хатидже вновь оказался громче. И поэтому, к вечеру Хатидже уже твердо решила, что сегодня она непременно должна попасть в сад.
Убедившись, что Валиде она сегодня уже не понадобится, Хатидже, как и было задумано, покинула свои покои под предлогом обыкновенной вечерней прогулки, в сопровождении одной только Гюльфем. Не привлекая лишнего внимания, девушки неторопливо направлялись в сад. Но чем ближе они подходили к месту назначенной встречи, тем беспокойнее колотилось в груди Хатидже ее сердце, чем задача по созданию непринужденного образа только усложнялась. 
Когда же девушка заметила знакомую фигуру, то на мгновение застыла, но, собравшись, она указала жестом подождать Гюльфем поодаль и двинулась навстречу главному сокольничему шехзаде.
- Ибрагим, - в золотисто-карих глазах султанши плещутся и радость, и отчаяние одновременно. Почему он пришел? Как же не побоялся? Какое безрассудство... - Вы пришли.
Линия губ ее, однако, невольно растянулась в робкой полуулыбке и, потупив взгляд, чуть тише девушка добавила:
- Какое же счастье видеть Вас здесь.
Между ними три коротких шага, но преодолеть их пока нет сил ни у Ибрагима, ни у самой Хатидже.  Между ними три шага и целая пропасть из традиций, устоев и обычаев.

Как вдохнуть, когда душа, переполненная и объятая необыкновенным чувством, с трепетом замирает, мешая продохнуть? Как увидеть, когда перед благословенным ликом возлюбленного, теряются любые образы и очертания, размываясь в однообразные, монотонные пятна? Как услышать, когда любые звуки, кроме чарующего голоса возлюбленного, теряют красоту и всякий смысл?..
Но если прикрыть глаза, если затаить дыхание и прислушаться, то кажется, что можно поймать ритм чужого сердца, вобрать его в память и никогда больше не отпускать. И тогда уже собственное сердце забьется, упоенное счастьем и бесконечным умиротворением, дыхание на секунду замрет, пропуская одно маленькое мгновение жизни, чтобы восстановиться уже в едином ритме - одном на двоих. И это прекрасно и радостно - осознавать, что твое сердце бьется в унисон с другим.
И она - дочь великого падишаха, повелителя мира, госпожа по праву рождения, не в силах была теперь смирить своего смущения и робости перед простым сокольничим; заливалась румянцем пред дерзкими, в своих откровениях и смелости, но бесконечно прекрасными и чувственными, речами Паргали. И что-то словно разливалось в душе, распространяясь приятным и уютным теплом по ней, исцеляя следы терзания тоскующего сердца.
И тонкие пальцы госпожи, коснувшись глади янтаря, замерли, с трепетом и благоговением ощущая и силясь запомнить и вобрать сердцем тепло и близость рук возлюбленного, точно как этот янтарь когда-то вобрал в себя тепло солнечных лучей, навеки запечатав их в себе. И не находит она в себе воли, чтобы прервать эту короткую близость.
- Она прекрасна, Ибрагим, - выдыхает султанша и, несмело улыбаясь, решается, наконец, поднять сияющий взгляд на Паргали. И прямо сейчас ей совершенно не хочется думать о том, что скажет она своей Валиде, когда та заметит необычное украшение у своей дочери, не хочется думать, о том, что принимать подарок от чужого мужчины не в традициях благовоспитанной султанши. Ведь дороже всех сокровищ мира станет ей эта брошка.
Но, прервав эйфорию чарующего момента, внезапный шорох заставил Хатидже Султан беспокойно вздрогнуть и, с замиранием сердца оглянуться в вечернюю темень, из которой, казалось, вот-вот выйдет один из дворцовых стражников или гаремная калфа. Однако, беспокойство ее оказалось напрасным: Гюльфем жестом показала, что ничего не предвещает того, что грозило бы возлюбленным разоблачением их тайной встречи.
- Я боюсь, Ибрагим, - облегченно переводя дух, но звенящим от перенесенного волнения голосом, вымолвила Хатидже. - Боюсь за Вас. Находясь здесь, рядом со мной наедине, Вы сильно рискуете. Рискуете.., - голос ее дрогнул. - Рискуете понести за это серьезное наказание, - даже говорить о прямо о последствиях, Хатидже страшится, будто, с одних только слов, имели они свойство воплощаться в жизнь.
- Слушая украдкой прекрасные звуки Вашей скрипки и имея возможность лишь изредка сталкиваться с Вами взглядом, я, тоскуя, могла только мечтать о встрече с Вами. Своим ликом, ярче всех звезд, что усыпали бархат неба сегодня, осветили Вы мой вечер, краше цветущих садов сделали Вы его. И мне вновь остается лишь только мечтать, чтобы однажды мы смогли бы увидеться снова.
Ей мучительно хотелось бы сказать "увидеться снова, не страшась того, что нас заметят", но настолько ясно она понимала невозможность осуществления этих слов, что горько было говорить ей об этом.

Отредактировано Hatice Sultan (06.12.2013 17:55)

Многие из юных девушек, выросших на сказках и легендах о вечной любви, могли теперь только лишь в своих снах мечтать о такой же. Мечтать, что найдется однажды такой отважный мужчина, который ради нее ни перед чем бы не остановится, который ничего не побоялся бы ради этой любви - даже самой смерти.
Многие, но только не Хатидже Султан. Ее Валиде тоже читала такие сказки и это казалось юной султанше романтичным и прекрасным ровно до тех пор, пока она не услышала подобных речей из уст своего возлюбленного. Ведь тот, кто сумел похитить сердце дочери падишаха - не из благородных кровей, и для него это красивые слова не были пустым звуком - они имели существенный смысл. Рука об руку со смертью идет эта обреченная любовь и у их с Ибрагимом сказки не могло быть счастливого конца.
- Сильнее моей воли, сильнее страха перед Валиде, оказалось желание видеть Вас. Ведь не было мне покоя до сих пор - словно огнем было охвачено мое сердце. И только в Вашем взгляде, в Вашем голосе и лике Вашем я нашла спасение от него. Но может ли оказаться это желание перед моим страхом за Вашу жизнь?
Ради благополучия любимого, она отказалась бы не от своей любви, но от собственного счастья и приняла бы любую уготованную ей судьбу, умирая вдали от возлюбленного. Но кто ведает, какова ее судьба?
Судьба плетет свои нити так, как угодно лишь ей одной, кропотливо вышивая полотна мира и судеб, по своей, известной, наверное, одному лишь Всевышнему, задумке. Никому заранее не дано ведать наверняка, каков будет в конце-концов этот замысловатый узор, но... Кто знает, может она, судьба, иногда прислушивается к голосам своих подопечных?.. Может, когда-нибудь ей, судье, покажется вдруг интересным свести две тонкие ниточки разных судеб, которым по ее прихоти, не суждено было переплестись? А может, эти две нити запутаются среди множества других, потеряются, оборвутся и никогда больше не встретятся...
Что остается им? Одна только надежда - почти невесомая, едва ощутимая. Но, пока она еще есть, сердце Ибрагима живет ею, и ее собственное сердце тоже хочет этой надеждой жить.
- Как и я вверяю свою жизнь Вам, - без тени сомнения говорит она и, хоть и смущена, не находит в себе силы и желания отнять своей руки, когда Паргали касается ее. Ни один, даже из самых достойных рабов не осмелился бы к ней прикоснуться - это запрещено устоями и она не позволила бы, но не мужчина, к которому ее юное сердце воспылало любовью. 
- Но как, Ибрагим?.. - вопрошает Хатидже и взгляд ее снова замирает в безнадежной тоске. Одно только ее желание казалось непростительно ничтожным для такой, казалось бы, несбыточной мечты. Ведь именно преграды заставляли их только украдкой обмениваться взглядами, именно от преград они вынуждены прятаться от посторонних глаз в объятьях вечерних сумерек. - Как же такое возможно?

Хрупкая мечта - одна на двоих. Невесомая, точно песнь в шепоте ветра, неуловимая, точно льдистый шорох снега, удивительно хрупкая, как цветочный стебелек, только-только выбившийся из-под земли и такая живая, как трепетное мерцание звезд. Она как прозрачная завеса тонкого, еще неокрепшего льда, сковавшего воду первыми заморозками: неосторожное прикосновение - с хрустом обратиться в жалкую горстку сияющих осколков.
Почти реальная. Почти.
Трудно ли верить в такую мечту? Возможно ли? Есть ли в этом смысл?
Да разве он нужен? - спросит влюбленный человек.
"Я знаю" - как ласковые объятья солнца.
"Мы будем вместе" - как глоток теплого воздуха.
Ибрагим просто верит. Уверенность во всем - в каждом его слове, в каждом жесте, взгляде. Царит ли такая же уверенность в его душе? Останется ли эта вера непоколебимой, когда она соприкоснется с холодной действительностью, в которой установлены свои законы? Или, правила действительности возьмут верх и, подобно весенним заморозкам, нещадно сгубят беззащитные побеги их радужных надежд?
А она?.. Она мягко улыбается - немного грустно, с робостью, совсем не причастной к воспитанию: ее сердце точит сомнение, тревога сковывает его. Нет, Хатидже не сомневается в своем выборе и в своих чувствах не сомневается тоже. Но хватит ли ей сил выстоять до конца и не сломиться под дикими ветрами? Говорят, есть деревья, которые гнутся от ветра, гнутся к земле, к корням, но потом вырастают к самому небу. Но как такую роскошь может позволить себе Династия, которой не должно кланяться вовсе. Даже ветру.
- Иншалла, Ибрагим. На все воля Аллаха, - необъяснимая тоска голосе. Ведь это волей Аллаха, двое, любящих друг друга людей, не могут быть вместе - такими Он их создал.
-Я не знаю, когда нам суждено увидится вновь, - суждено ли вообще?.. - но я хочу, чтобы Вы знали, чтобы всегда помнили... - вечерние сумерки скрывают все ее смятение, отразившееся нежным румянцем на щеках. Но она не опускает взгляда, напротив, смотрит прямо в глаза, взглядом с которыми она до сих не имела возможности встретиться без опаски, не оглядываясь. - Что бы не произошло, где бы мы ни оказались завтра, мое сердце всегда будет принадлежать только Вам.
Звучит словно... прощание?.. Возможно. Разве может звучать иначе, когда завтра она уже может оказаться невестой какого-нибудь почтенного Паши? Ведь Хатидже прекрасно понимает, что ее согласия не спросят, ошибочно приняв смертельную тоску юной султанши за волнительную предсвадебную меланхолию или, быть может, за легкую хворь, так и не узнав, что сердце ее живет любовью к другому человеку. И ее Валиде не добьется объяснений, не поймет причины по которой ее дочь угаснет прямо на глазах.
Но пока есть надежда, пусть и почти несущественная, Хатидже не готова мириться с подобным уделом. Она готова была терпеливо ждать и хранить их общую с Ибрагимом мечту, скрывая ее ото всех.
- Возможно, нашей следующей встрече суждено состоятся не скоро..., - султанша ощутила, как вновь полыхнули ее щеки. Одна только мысль о том, что она пыталась донести до Ибрагима, заставляла ее робеть.
- Гюльфем могла бы передавать письма. Ей можно доверять, как никому другому, - наконец, смущенно улыбнувшись, пояснила Хатидже.