- Чэчек, собери детей, - приказала служанке Хатидже. - Мы немного погуляем в саду.
В последнее время, Хатидже нередко приезжала Топкапы. Эти посещения - были отличной возможностью, чтобы Хуриджихан и Осман чаще играли и виделись с братьями и сестрой (ведь обычно, Хюррем навещает их дворец, когда ей что-то нужно), чтобы видеться иногда с Повелителем.  А еще это была возможность, чтобы хоть как-то разогнать тоску. Тоску, что поселилась в душе Хатидже Султан, и каждый день разъедала ее, точно отборный яд разъедает отравленную плоть. Тоску, что занимала ее сердце, отравляя мысли, вселяя в них странные, подозрительные чувства.
Хоть Ибрагим и говорил обратное и убеждал ее в том, что опасения ее напрасны, она чувствовала, что супруг от нее отдаляется. Как иначе объяснить, что в любимых ею глазах больше не чувствуется той нежности, с которой они всегда смотрели только на нее, что нет больше трепета в ставшими редкостью, поцелуях, не ощущается больше тепла, в таких нужных ей, прикосновениях? Как объяснить, что уезжает Ибрагим во дворец рано, а возвращается так поздно, что Хатидже и их дети уже давно спят? Как объяснить то, что иногда он даже не приходит домой ночевать?..
Поначалу она нисколько не сомневалась, что он занят делами государства: все-таки ее супруг занимает важный и ответственный пост в Османском государстве. Но со временем ее чуткое сердце заподозрило неладное. Хатидже казалось, что она всегда чувствовала, когда с Ибрагимом что-то происходит: будь-то напасть какая или просто состояние души. И теперь она чувствовала, что любовь его к ней угасает. А может, подарил он ее другой женщине?.. Если так, то Хатидже никогда такого позора и предательства простить не сможет, ни за что.
Все чаще она раздумывала над тем, чтобы подослать человека, который бы проследил за ним, но никак не решалась. А сегодня Ибрагим пообещал, что освободится пораньше, и Хатидже решила, что подождет его за прогулкой с детьми, а потом они вместе отправятся в свой дворец.
- Готово, госпожа, - оповестила служанка, выводя довольных, предвкушающих прогулку, близнецов.
Сейчас, пожалуй, только дети и были единственным лучиком солнца, который не давал полностью погрузиться ее душе во мрак. Женщина ласково улыбнулась, погладив по головам своих малышей и вместе они направились в сад.

Линия губ Хатидже растянулась в открытой, добродушной улыбке.
- Айбиге, - она кивнула, выказывая, в свою очередь, приветствие и свое почтение к племяннице ныне покойной Валиде. Перед ликом крымской принцессы, даже печали султанши на время отступили, уступая место радости от встречи. - Какое счастье - снова видеть тебя. Ты настоящая красавица! - восхитилась Хатидже, разбавив радостную интонацию каплей задорной таинственности: в свои юные годы девушка уже, наверное, успела разбить не одно мужское сердце и вскружить не одну отчаянную голову. Аллах свидетель тому - за те прошедшие годы, что крымская жемчужина провела в родных краях, она похорошела еще больше. И если раньше она была еще нераспустившимся бутоном, чарующим своей неприступностью и нежностью, то теперь она была настоящим цветком: прекрасным во всем своем цвете.
- Аллах милостив, Айбиге, все хорошо, - коротко вздохнув, неуверенно ответила молодая женщина, в голосе которой, каким-то отдаленным, приглушенным эхом угадывались нотки печали. Ощущение, должно быть, производящее такое, будто Хатидже подвергала сомнениям свои собственные слова.
А ведь ей и в самом деле тяжело далось это "хорошо", просто потому что ничего хорошего, в действительности, и не было: великое горе настигло их всех, когда не стало с ними Валиде; младший шехзаде не знал покоя из-за мук своей страшной болезни; мрачные, беспокойные чувства, терзали сердце Хатидже Султан по поводу ее супруга. Да и еще эта напасть, имя которой - Хюррем, словно черная, неминуемо разрастающаяся туча, все плотнее смыкалась над священной Османской Династией.
Впрочем, мы, должно быть, нисколько не дорожим ценностями своей жизни. Мы ведь всегда считаем, что именно сейчас, именно сегодня, нам живется как нельзя хуже. Мы оборачиваемся назад, с горечью глядя в прошлое и с укором говорим, что тогда было лучше. А иногда мы и вовсе не понимаем, чем нам жить и что ценить.
А ведь счастье - оно близко. Счастье Хатидже, ее сокровище и радость, совсем рядом, здесь, в ее детях - слиянии частичек ее с Ибрагимом душ. Ее счастье протягивает свои маленькие ручки крымской принцессе, с благодарностью принимая из ее рук цветок и приглашая собрать в саду еще.
- Не сейчас, моя красавица. Пройдитесь вместе с Османом, - тоном, не лишенного настойчивости, но с ласковой улыбкой, обратилась Хатидже к детям. - Чечэк, - женщина жестом указала служанке, чтобы та сопроводила близнецов.
Накинув капюшон от слепящего, совсем не по-весеннему, солнца, султанша пригласила Айбиге прогуляться вместе с ней, и разделить созерцание, набирающих цвет, великолепных садов.
- Со смертью Валиде здесь многое изменилось, - решилась приоткрыть завесу тайны своей печали, Хатидже. - Тебе, должно быть, уже известно, Айбиге, - султанша выдержала паузу длинною всего в мгновение, задумываясь о том, стоит ли упоминать имя супруги падишаха при дочери крымского хана. Хатидже не знала точно в каких настроениях прощались они в последний раз, но об этом догадывалась. Стоит признать, что если догадки Хатидже были верны, то она хотела бы, чтобы отношение Айбиге к рыжеволосой султанше, при таком раскладе, оставалось неизменным и по сей день. Ведь, строя из себя великую добродетель, хитростями и обманом, переманив принцессу на свою сторону вновь, она могла бы ей навредить. Всем давно известно, что Хюррем обычно не беспокоит ничье благополучие, кроме своего собственного. Да и, чего греха таить, всей душою Хатидже не желала, чтобы эта женщина обзаводилась союзниками. - Делами гарема теперь заправляет Хюррем.
Султанша была уверена: эта женщина, не почитающая ни законов, ни традиций османского государства, которые устанавливались и чтились веками, не уважающая членов правящей династии османов, не достойна занимать место справедливой и мудрой Валиде, которая всегда боролась за порядок, спокойствие и всеобщее благополучие.
- Пытается завести здесь свои порядки. Заняла покои Валиде и возомнила себя ею. Какой позор, - тише обычного, с горечью заключила Хатидже.

Для послеполуденного часа, неуютная тишина и безлюдность в садах Топкапы, была чем-то необычным. Хатидже вместе с детьми нередко посещала дворец Повелителя и уже без удивления, но с тоской, стала отмечать про себя, что такая тишина становилась для садов этого дворца (в отличие от атмосферы самого дворца) обыденной, совсем уже привычной. Все это невольно тревожило память госпожи по тем временами, когда все еще было по-другому: когда подышать свежим воздухом то и дело выходили гаремные девушки, когда она, вместе с  Валиде, Махидевран и Гюльфем выходили в сад, прогуливались, наслаждаясь изумительными красотами природы, вбирая восхитительные ароматы цветущей весны, согретого солнечными лучами лета, пропитанного яркими красками, осени или свежестью морозной зимы. Когда подолгу они вели беседы шатрах за обедом или просто так. Султанша очень тосковала за этими прогулками, которые, к ее сожалению, остались в таком далеком, что, казалось, даже не ее, прошлом.
Но не сегодня. Сегодня радостная встреча с родственницей приободрила султаншу и рассеяла ее тоску, точно солнце рассеивает тучи на небосводе. А безлюдность подтолкнула ее к откровениям, которые слышать не каждый должен.
Вызванные возмутительной вестью, справедливое негодование и изумление, должно быть, потрясенной кузины, имели вполне серьезное основание: даже в том случае, если бы взаимоотношения Валиде и Хюррем были самыми лучшими и теплыми, то занимать покои ушедшей Айше Хафсы, эта женщина все равно не имела бы никакого права. Подобная дерзость расценивалась бы не только как неуважение к памяти покойной Валиде, но и стремлением возомнить себя ровней матери Повелителя мира, что Хюррем, впрочем, и выказала в полной мере. Не унялась непомерная гордыня Хюррем даже перед решением Сулеймана, который запретил ей занять эту комнату.
Не чтить память покойной Валиде, в угоду своей возмутительной заносчивости, неуважение к приказам Повелителя, пренебрежительное отношение к нерушимым традициям - вот она Хасеки Хюррем Султан, любимая жена Великого Падишаха. Но глаза Повелителя будто застилает пелена, что мешает узреть ему истинное лицо своей супруги. Почему? Какой ложью защищает она себя? А может, правду говорят, что Хюррем - ведьма? И кто знает, какие лживые речи еще шепчет она, отравляя разум Сулеймана?..
- Эта женщина словно околдовала Повелителя, - мрачный тон Хатидже веет почти осязаемым беспокойством. И это теперь не может показаться удивительным. Сердце госпожи мучительно болело за Повелителя, в котором она, с каждым днем, все реже и реже узнавала своего горячо любимого и глубоко почитаемого старшего брата. Недаром, ох, недаром Валиде пугала эта непреодолимая привязанность Сулеймана к Хюррем.
- Когда она своевольно решила занять эти покои, Повелитель ей не позволил, - пояснила Хатидже. - Однако, Хюррем посмела выказать к нему неуважение, оспорив его слова. Какая наглость, какой стыд. - отголоски досады прозвучали в спокойном и ровном голосе Хатидже. Красивое лицо ее омрачила хмурая тень. Коротко вздохнув, султанша с какой-то обреченностью добавила:
- Но Повелитель, вместо того, чтобы навсегда выслать Хюррем из дворца, уже совсем скоро повелел, чтобы она вернулась.
Подобные крамольные мысли о Хасеки не всегда были с Хатидже. Чуткая и легковерная султанша, испытывала искреннее сострадание к Хюррем в минуты ее горестей, пыталась проявить к ней великодушие и понимание, оказала ей доверие. Однако, в ответ эта женщина проявляла к ней и к ее семье только оскорбительную и недозволенную непочтительность. Мудрейшие мужи не зря говорят: оказывая доверие человеку, мы вручаем ему в руки нож, которым он, либо однажды защитит, либо погубит нас. И о своем доверии, когда-то оказанном Хюррем, Хатидже теперь пришлось пожалеть.
- Это пугает меня, Айбиге, - призналась султанша, в том, в чем долго признаваться не хотела даже самой себе. Разве могла она боятся Хюррем? Ведь она - сестра великого падишаха, по праву рождения выше любой из женщин в гареме, поэтому Хюррем, будь она хоть трижды супругой Сулеймана, не могла быть ровней Хатидже и, тем более, не посмела бы строить козни ни против нее, ни против любого из членов правящей династии османов. Но как же она ошибалась.
- Она стала настоящей угрозой, ради собственного благополучия она не остановится ни перед чем. Мы же ничего сделать не можем - она мать пятерых детей Повелителя. Мы лишь можем подтолкнуть Хюррем к тому, чтобы она сама погрязла в трясине своей грязной лжи и интриг, сама угодила в ту яму, которую так старательно роет для других, сама загнала себя в собственную ловушку.
"Главное, чтобы утопая, Хюррем не захватила с собой кого-то еще"
Хатидже замедлила шаг и остановилась, глядя прямо в глаза своей собеседнице.
- Пообещай мне, Айбиге...

- Любовь, Айбиге?.. - как не всегда приметной, но такой важной и значимой составляющей, слышится в мелодии аккомпанемент, так и негодование, зазвенело в вопросительном тоне Хатидже. Во взгляде янтарно-карих глаз госпожи же метнулось то, что черты лица ее не отразили: замешательство.
Конечно, из текущей беседы, совсем не трудно было вынести то, что кузина ее, вести о возмутительных деяниях Хюррем приняла без одобрения, однако же, несмотря на это, со слов принцессы было пока трудно понять, как же относится она к Хасеки в целом. Ведь Айбиге, обладающая добрым нравом и светлой, открытой душой, едва ли смогла бы поселить в себе недобрые чувства. Если так, то неужели она продолжала защищать Хюррем как и прежде?
- Возможно, - уже спокойнее продолжала султанша в ответ. - Вот только любовь эта - будто дурными чарами наведенная, - нахмурившись и значительно понизив голос, рассуждала женщина. Разным поверьям и преданиям верила султанша, однако, веры в ворожбу в ней было не много. Но события, раз за разом, принимали такой неожиданный поворот, что разум, в отчаянии, почти уже готов был воспринимать даже то, о чем судачили в гареме и на рынках. - Ведь какая любовь может сделать человека слепым к чувствам тех, кто любит его? Какая любовь способна делать его не слышащим к голосам тех, кто его окружает - даже самых близких и преданных? Какая любовь заставляет сеять раздоры? Любовь - чувство светлое, мир должно оно приносить и покой. Не сам ли Всевышний так повелел?
Сильно изменился Повелитель; я смотрю на него и знаешь, кого я вижу, Айбиге? Я вижу Правителя Мира - мудрого и справедливого, достойного и почитаемого, любимого народом, всеми любимого. Порой, ранящего сердца, жестокого в своих решениях, но справедливого, ибо воля его нерушима. И потому я смотрю на Повелителя, но реже вижу в нем своего брата. Это любовь так изменила его?
Хатидже знала, о чем говорила: это возвышенное чувство, окрыляющее души людей, прикоснулось и к ней, не было оно ей чуждо. Первая влюбленность султанши, что теперь бьется в ее сердце трепетной любовью к своему супругу, порой тоже толкало, всегда покорную и благовоспитанную дочь Валиде, на безрассудные и опрометчивые поступки. Будучи помолвленной с Мехмедом-челеби и, представленной перед лицом Аллаха его невестой, Хатидже тайно мечтала о встрече с другим мужчиной, мыслями и сердцем к которому она тянулась. Но разве смела она огорчить свою Валиде? Посмела бы она разве ранить сердце Повелителя? Смогла бы она остаться беспристрастной к их чувствам? Лишь во благо своего возлюбленного, во благо общего спокойствия, готова была султанша отказаться не от своей любви, но от своего счастья, готова была каждый день постепенно умирать от тоски по возлюбленному, но смириться с любой судьбой, которую для нее уготовил Аллах и Повелитель с Валиде.
На короткое время смятение Хатидже отступило. И ей бы так же беззаботно хотелось рассмеяться вместе с крымчанкой над опущенной ею шуткой, но султанша настолько была озадачена, что веселиться была не готова. Впрочем, она поймала себя на мысли (такой же несуразной, как и те слухи, про которые поведала Айбиге), что если бы у Хюррем и правда был хвост, то, быть может, это было бы и к лучшему.
"Во всяком случае, с хвостом ей было бы сложнее понравится Повелителю" - мысленно усмехнулась Хатидже.
Предположения, которые Айбиге высказала по поводу влияния Хюррем на решения Повелителя, султаншу ни капли не удивляли. Поначалу они все и сами склонны были так считать, однако, опровержение подобным предположениям наступило очень скоро. Достаточно было провести параллель между матерями наследников, в результате которого назревал один-единственный вопрос:
- Думаешь, подари Махидевран Повелителю больше детей, чем Хюррем, он стал прислушиваться бы к ней? - слабая усмешка выдалась совсем не веселой. Кроме всего, не ждала ответа Хатидже - слишком очевиден он был.
"Милая Айбиге, знала бы ты, что и союзников своих Хюррем погубила не меньше, чем своих врагов." - не решившись вслух обвинить в подобных вещах мать четырех шехзаде, про себя вздохнула Хатидже. Не стала она комментировать слова кузины, что касались способностей Хюррем: не была Хасеки заклятым врагом султанши, да и не боялась она ее; ведь кто она и кто эта Хюррем? Но правда была в речах Айбиге: в тревоге все же билось беспокойное сердце Хатидже. Как, впрочем, и сердце крымской принцессы? Не упустила султанша из вида ощутимой перемены в настроении девушки: печаль омрачило ее красивое лицо. О чем же грустила она? Неужели эта женщина вновь посмела навредить племяннице Валиде? Или, быть может, юное сердце ее все еще болело за прошлыми событиями?
Будь оно так, то Хатидже не стоило более огорчать и волновать принцессу - ведь она, очевидно, и без того была встревожена и, что не менее важно, не питала больше особого доверия к Хасеки.
- Многое произошло здесь за эти годы, Айбиге. Всего и не пересказать, - устало в ответ только вздохнула султанша. - Но я думаю не стоит ворошить бытие прошлого. Стоит извлекать лишь уроки, - женщина украдкой взглянула в сторону принцессы, ведь теперь она была уверена почти наверняка: Айбиге было что извлечь.
Прервали свой путь кузины кстати: ветви большого, раскидистого дерева бережно защищали их своей уютной тенью от слепящих лучей солнца. Хатидже откинула капюшон плаща и продолжила свою просьбу к уже заинтересованной собеседнице:
- Как сладко и красиво бы не пела Хюррем, чего бы она не обещала и как бы она не просила, пообещай мне, Айбиге, что не доверишься этой женщине. Я не в силах тебя заставить, но я в силах тебя предупредить и уберечь.

С какой-то особой, будто сокрытой в самой глубине ее души, и, известной лишь только ей одной, нежностью, обратила свой взор Хатидже на ту бабочку, что показала Айбиге. Легким перламутром переливались на солнце неповторимые, причудливые узоры на нежных, кажущимися такими хрупкими, крыльях шоколадницы. Чуть склонившись над розой, с интересом, кажется, присущему лишь любознательному ребенку, рассматривала крылатую посланницу госпожа и чему-то беззаботно улыбалась - не широко, но по-особенному тепло и ласково.
В шкатулке султанша бережно хранит свою, маленькую, но такую бесценную бабочку - подарок Ибрагима: такую же прекрасную и переливающуюся, но, красотой своей навечно запечатленной в россыпи драгоценных камней, как запечатлен в ней вечный символ бьющегося, как крылья этой бабочки, сердца Паргали, любовью к своей госпоже.
Перед тем, как скрепить свое сердце обещанием перед принцессой, протянула султанша руку навстречу маленькому крылатому существу, желая, чтобы перебралось оно к ней на пальцы. "Все наши беды и печали унеси, без следа развей их по ветру, в недрах небытия их заточи навсегда", - мысленно вверяя улетающей бабочке свою просьбу, отпускала ее молодая женщина.
- На все воля Аллаха, Айбиге. Нам остается только молиться и уповать на то, чтобы услышал нас Всевышний и был милостив к нам, мир и согласие вновь поселив в нашей семье.
Я не стану обращаться к мести, тем более, жертвуя своими чувствами. Я обещаю, Айбиге. Ведь большой грех это и, как верно ты сказала, совсем не этого желала бы Валиде, - давая это обещание кузине, не знала Хатидже, что не познала еще она несчастья в полной мере, не думала, что еще не до дна испила она чашу горя, которую уготовила ей судьба. Посему, молодая султанша, даже близко не помышляя о подобном, давала крымчанке свое слово с чистым сердцем, непременно намереваясь его держать.
Беседу кузин прервали бегущие, навстречу султанше, ее дети и, едва поспевающая за ними Чэчек.
- Госпожа, - служанка почтительно склонилась, как требовали того традиции. - Хуриджихан Султан пожелали отправится к Вам, я ничего не смогла поделать, - не поднимая виноватого взгляда, оповестила девушка.
- Посмотри, какие цветы собрала я для Айбиге Хатун, мама, - хвалилась довольная и счастливая Хуриджихан, протягивая небольшой букет принцессе. Объятый нежными ароматами, сбор цветов составлен старательно, но по-детски неуклюже и оттого кажущимся еще более трогательным и милым. И пока дочь дарила его крымской жемчужине, Хатидже расспросив Чэчек, получила ответ, заставивший сердце ее сокрушаться: Ибрагим уже покинул Топкапы.
- Мне жаль, Айбиге, но нам нужно возвращаться домой, - с сожалением сообщила Хатидже принцессе. - Я очень была рада повидать тебя и, надеюсь, что это не последняя наша встреча. В ближайшее время посети и наш дворец. Нам интересно будет послушать о новостях из Крыма, о тебе, - уголки губ ее дрогнули, в попытке, вероятно, отобразить на лице улыбку, однако, совсем непросто это оказалось, хоть женщина и старалась сделать приглашение как можно радушнее.
- Береги себя, Айбиге, - скорее просила, нежели наставляла, вместо прощания, крымчанку, Хатидже. С обещанием, данным ей кузиной, тревога за нее, в душе султанши немного улеглась, однако, она все равно решила, что будет за ней присматривать и стараться не допустить больше ее сближения с "доброжелательной" Хюррем.