Ослепительный солнечный свет - безжизненный и ровный, неподвижный воздух без запаха: ни теплый, ни холодный - никакой. А звуки? А цвета? Для Хатидже Султан все утихло, замерло, все давно для нее потускнело и поблекло.
Но только не боль.
Кто тот человек, что сумел назвать время лучшим лекарем?.. Должно быть, человек этот был либо недальновидным глупцом, либо невероятно безжалостным лжецом. Разве можно искать во времени спасение или хотя бы утешение? Разве подвластно времени исцеление искалеченных душ? Разве способно время хотя бы на каплю унять страдания, что нещадно терзают человеческие сердца и днем, и ночью? Способно ли время, подобно лучам солнца, рассеять непроглядный мрак бесконечной скорби в них?..
Поникший, безжизненный взгляд Хатидже Султан яснее любых слов. На эти вопросы у нее есть только один ответ, и он - не положительный. И никто, ни один человек на всем свете, никогда не смог бы убедить ее в обратном. Ни родные сестры, ни любимые дети, ни даже сам Повелитель.
И безутешная Хатидже давно бы уже молила Аллаха, чтобы он, наконец, смиловался над ней, и упокоил ее несчастную душу. Но даже умереть она пока не могла, не имела права. Ведь те немногие причины, которые заставляли существовать ее дальше, неподвижной глыбой, рухнули ей на душу, не отпуская ее из этого мира.
Она не всегда была такой. Когда-то Хатидже умела смеяться - свободно, открыто - казалось, весь мир радуется вместе с ней. Какая улыбка была у нее - робкая, но светлая, дарящая тепло - удивительная улыбка; и янтарно-карие глаза ее словно лучились мягким светом. А что теперь?.. Теперь, со времен потери Ибрагима, она с каждым днем только увядает душой и телом: как увядают цветы, тоскуя по солнечному свету, как листва увядает, изнемогая без влаги, как увядает пойманная в клетку птица, томящаяся без ветра в крыльях.
Наверное, это непросто - достучаться до закрытого сердца. Особенно, когда дверь к нему заперта наглухо и, особенно, если обладатель этого самого сердца, не желает вторжения. Или, по крайней мере, считает, что не желает. Хатидже знала: дети и сестры отдали бы многое, чтобы снова увидеть ее прежней - улыбающейся, без огорчений, без слез. И им наверняка мучительно хотелось бы сказать Хатидже что-нибудь, чтобы хоть на мгновение боль оставила ее, хотелось бы помочь хоть как-то скрасить ее обесцвеченное существование.
Поездка в Манису, к примеру, была очередной попыткой Хуриджихан поселить в душе Хатидже хоть каплю радости. Чуткая, внимательная дочь, как никто другой, остро ощущала всю боль утраты своей матери, словно свою собственную. Они вообще были во многом похожи. Мать и дочь - удивительно напоминающие друг друга, но поразительно разные.
У Хатидже холодные глаза, цвета застывшего горького шоколада и у нее совсем нет сил улыбаться. У Хуриджихан глаза теплые, цвета топленого молочного шоколада и нежная улыбка, озаряющая ее прекрасное лицо, быть может, оттененная каплей печали в самом нутре, но неизменная, как неизменно ласковое солнце, озаряющего своим ликом эту землю.
Жаль только, что сердце султанши, за безумным голосом жажды отмщения за своего любимого, оставалось глухим к попыткам дочери вернуть его к прежней жизни или, хотя бы, к жизни вообще. Даже в Манису Хатидже согласилась отправится не столько потому что хотела проведать Мустафу, сколько побеседовать с Махидевран о том, что бездействие по отношению к Хюррем, больше недопустимо и опасно для всех них. Кроме всего, это бездействие, когда Хюррем радовалась жизни, упиваясь собственным превосходством, убивало Хатидже еще больше.
Свои гостевые покои султанша покинула только к вечеру. Огорчить Махидевран и Мустафу, не приняв приглашение к совместному ужину, она не хотела.
