Ташлыджалы Яхья
Я навеки пленен Вами, я Ваш вечный узник, для которого путы, что сковали мое сердце, желаннее свободного ветра. Я с жадностью припаду губами к чаше, что зовется любовью, если Вы, о Прекрасная, наполните ее сладким вином. Чаша эта станет для меня священной, ибо ее касались Ваши руки. Я возведу золотой алтарь и буду воздавать Всевышнему молитвы, благодаря за каждый взгляд Ваших волшебных изумрудных глаз, с блеском которых не сравнится ни серебро, ни камни, что зовутся драгоценными. Какие камни! Они не достойны быть драгоценными, ибо цена им - серый металл. Драгоценно же каждое мгновение, дарующее мне возможность лицезреть Вас, слышать Ваш голос, подобный нежным руладам райских птиц. И пусть эти мгновения сыплются как песок, будут мимолетны как сон: я готов отдаться этому пленительному сну, ведь соткан он из нитей, которые Вы пряли. Пророки говорят, что в Раю человек будет наслаждаться высшим наслажденьем. А я готов сгорать в пламени, возрождаться из пепла и снова сгорать за одно лишь желание видеть Вас, ибо я знаю, что нет ни на земле, ни в раю наслаждения выше, чем любить Вас... 
Ташлыждалы потерял покой и не обретал его, не желал обрести с тех пор, как его глаза познали истинную, совершенную красоту. Самый красивый цветок, который только мог вообразить Всевышний, произрастал во дворце Топкапы и носил имя Михримах Султан. С нежностью ее кожи не мог сравнится лиловый бархат фиалок, с румянцем на ее смущенных щеках не встанет в один ряд пунцовый налив лепестков роз. Михримах Султан прошла рядом, скользя, словно бестелесое существо, словно призрачная нимфа, и оставила после себя волнующий ветерок, всколыхнувший трепетные струны души молодого поэта. Луноликая госпожа... Даже луна опустит свой взор перед ней, признавая ее первенство.
Яхья изо всех сил пытался обуздать охватившее его чувство, осозновая жестокую дистанцию между ним и его возлюбленной. Она могла бы даже не взглянуть на него, но она... посмотрела и задержала свой лучезарный взгляд. В сердце Ташлыджалы затаилась хрупкая надежда, что госпожа может подарить ему что-то большее. Шехзаде Мустафа, очевидно, заметил перемену в настроении своего друга, но, будучи человеком тоже склонным к чувственности и чувствительности, счел разумным не вторгаться в душевные переживания Яхьи. Последний, однако, понимал, что прежде всего он - подданный Османской империи и Повелителя и, более того, удостоен быть самым близким шехзаде Мустафе человеком, его другом, советником. С горечью он повторял себе это, а также то, что мысли его должны занимать преданность и благополучие шехзаде, Махидевран Султан и Династии в целом. Все это, конечно, волновало Ташлыджалы больше, чем его собственные жизнь и благополучие, но все же душа его, оторвавшаяся от рассудка, устремлялась к Михримах Султан...

- Послезавтра мы уезжаем Ташлыджалы, обратно, в Манису. Готовься,  - произнес шехзаде Мустафа, покидая покои Повелителя.
- Как прикажете, шехзаде,  - тихо промолвил в ответ Яхья. Сердце его упало. За все время пребывания в Топкапы он лишь несколько раз встречал Султаншу на террасе или в саду вместе с Хюррем Султан или в окружении свиты служанок. Она приветливо кивала ему, заставляя сердце замирать от сладостной муки. Но послезавтра он уедет и, возможно, никогда не увидит Михримах, она скоро вовсе забудет о его существовании, и все, что он может оставить  - свою бесконечную любовь, запечатленную в стихах на желтой бумаге. Ташлыджалы отважился на опасный шаг, который может повлечь за собой необратимые последствия как для него, так и для госпожи. Он пригласил султаншу во дворцовый сад, чтобы вверить свою судьбу в ее руки и передать тетрадь с заветными словами.
..."Если Вы не откажете мне в просьбе последний раз видеть Вас, Вы сделаете меня счастливее всех счастливых. Жду Вас у фонтана в саду, завтра по полудни" - этими словами заканчивалось короткое сообщение, переданное агой лично в руки Михримах Султан. Ташлыджалы не находил себе места в ожидании ответа. Он брался за перо, но оно, непослушное, писало совсем не то, что хотел поэт. Слова казались недостойными Султанши, чей облик был освящен Луной и Солнцем. Наконец явился ага и вместе с согласием Михримах принес новую надежду, в которую невозможно было поверить.