Илкер-эфенди с самого утра стоял за прилавком, не смея отлучиться, ибо необходимо было отгонять от хлеба (да, Илкер-эфенди был торговцем хлебом) назойливых мух и не менее назойливых попрошаек. Если первых эфенди еще терпел, ибо питал ко всему живому и, главное, менее разумному особую слабость, в полной мере осознавая свою власть над беззащитными, то вторые, едва появившись, тотчас вызывали в нём гнев. Илкер-эфенди громко бранился и махал руками, чувствовал, как багровеет его полное лицо и на лбу выступает холодный пот. Голодные беспризорники только этого и ждали, ведь когда Илкер злится, он почти ничего перед собой не видит, и стащить у него из-под носа буханку - плёвое дело. Когда же бедняки убегали на безопасное для них расстояние, они видели, как купец пересчитывает хлеб и, не досчитав одного-двух, поносит их на чём свет стоял. Илкер, однако, довольно быстро приходил в себя и, пробурчав молитву Аллаху, с невозмутимым видом принимался считать акче, нажитые ежедневным трудом. Звон монет в мешочке возбуждал на лице Илкера-эфенди довольную улыбку. Привязав мешочек потуже к поясу, торговец еще раз прислушался к сладкому звону и обратился к остановившейся рядом женщине.
- Да благословит Аллах твой день, хатун, как благословил мой хлеб. Возьми, - Илкер осторожно взял в руки теплую (но не от печи, а от полуденного солнца, ибо день был в самом своём зените) буханку и протянул женщине, - возьми, хатун, детям своим, возьми. Женщина охотно приняла хлеб и вложила во всё еще раскрытые ладони купца монету.
- Да не забудет Аллах твою щедрость! - проговорил Илкер-эфенди, вперив лихорадочный взгляд в серебряную монету, завораживающе сияющую под солнцем. Илкер не глядя потянулся за мешочком, ощупывая себя и с ужасом обнаруживая, что рука не находит ничего, кроме его стянутого затёртым поясом тела.
- О Аллах, Аллах! - прошептал торговец и опустил глаза. Но они тоже не обнаружили ничего, кроме изношенной одежды. Илкер стал быстро оглядываться по сторонам, но люди смешались в одну сплошную массу, в глазах на мгновение потемнело, и мужчина осознал наконец, что произошло: "Украли!.."
Когда разум прояснился, торговец заметил недалеко от себя фигуру молодого человека, довольно рослого и крепко сложенного, но, очевидно, неправоверного. "Это он - вор!" - подумал Илкер и тотчас обнаружил подтверждение своей догадки - пузатый мешочек из грубого льна, который сшила его жена. Это был именно он, в этом не могло быть сомнений. Илкер, забыв о своём товаре, рванулся с места и стремился настичь вора, протягивая к нему руки в намерении ухватить за рукав.
- Ах ты негодяй! Подери тебя шайтан! - бранился на ходу эфенди, - Держите вора!
Вор оказался ловким малым, так что все усилия Илкера, направленные на то, чтобы собственноручно схватить его, оказались тщетными. Но мир не без добрых людей: два человека мгновенно вняли кличу и скрутили наглеца. Илкер спешил к ним.

Отредактировано The character (05.02.2014 17:18)

Илкер пробирался сквозь сгустившуюся (как нарочно!) перед ним толпу торговцев и словоохотливых зевак, которым, очевидно, не было дела до этого мелкого происшествия. И, хотя оно их не касалось, люди все же поспешили проверить, на месте ли их имущество, и, удостоверившись, что оно находится там, где положил находиться хозяин, успокоились и постарались быстрее уйти. Другие же, у которых нечего было воровать, остановились поглазеть на пойманного вора и чуть не потерпевшего от его "ремесла" убыток купца. Кто-то стоял и, прицокивая языком, качал головой в знак упрека, кто-то бранился - тихо или громко, иной удалец грозился подать жалобу кадию, а если понадобится - и самому падишаху. Словом, народ в большинстве своем не остался безучастен и, вероятно, каждый случайный свидетель чувствовал себя причастным к правосудию и мысленно рассуждал, может ли одно благое дело покрыть несколько мелких пригрешений. Илкер-эфенди, нетерпеливо расталкивая всех, кто встречался у него на пути, приближался к злоумышленнику, который, к удивлению торговца, не стремился отчаянно вырваться и пуститься с илкеровыми акче наутек. Наконец, подойдя совсем близко к вору, Илкер остановился и отдышался от душившего его гнева и непривычно быстрой ходьбы.
-Ах ты негодяй! - повторил эфенди, - Как ты посмел обокрасть меня, мерзавец? Отвечай!
Торговец лихорадочно затрясся и продолжил:
- Я отведу тебя к кадию и потребую самого жестокого наказания. Нет, ты слишком жалок, чтобы достопочтенный кадий-эфенди с тобой возился. Ты ответишь за свое деяние по закону, но прежде - отвечай мне!
Толпа загудела, поддерживая Илкера и внимательно уставившись на преступника, сваленного двумя силачами на колени. Те несильно тряхнули вора за плечо и почему-то глухо засмеялись.
Вдруг Илкер-эфенди всопмнил, что спешил за вором главным образом не для вершения правосудия, а чтобы вернуть украденное.
- Верни мне мои деньги! Да лишит тебя Аллах своего благословения! - последние слова купец произнес тише, чем все произнесенные им ранее.

Отредактировано The character (06.02.2014 18:45)

Илкер-эфенди уже почти пришёл в себя, когда дерзкие слова вора заставили его снова вспыхнуть.
Вы слышите это? - торговец обратился к собравшимся вокруг, - У него не было выбора! Кто же отнял у тебя выбор? Или твой Бог не оставил тебе такого? - обратился он уже к вору, высмеивая его религию. Считая себя самым что ни на есть благоверным мусульманином, Илкер-эфенди не мог взять в толк, как можно уверовать в кого-то, кроме Аллаха. Илкер рассудил, что будь этот негодяй правоверным, то он, очевидно, сошёл с истинного пути на порочную тропу, заблудился, как отбившаяся от стада овца, и, стало быть, надо отпустить его с миром, только вернув украденное. Однако мало того, что вор был вором, он оказался еще неверным, и торговец считал это обстоятельство отягчающим его злодеяние.
"Нужно немедленно отвести его к блюстителю порядка, субаши Булуту-аге. Уж он-то с ним разберется, с этим неверным. Какие нынче времена - совсем распоясались, злодеи", - подумал Илкер-эфенди и внимательно посмотрел на преступника. Он был совсем  молодой, юнец, можно сказать, вероятно, чей-то беглый раб. Купец, заметь он его на рынке среди попрошаек, забрал бы его себе: невольник был крепко сложен и, очевидно силён, так что справился бы с любой тяжёлой работой, которой в хозяйстве Илкера хоть отбавляй. Но раб оказался вором, да к тому же дерзил, и Илкер, признаться, даже немного его боялся. Но не слов его он испугался, а взгляда, полного жгучей ненависти к торговцу, к людям, держащих его грубой хваткой, к подошедшим посмотреть на него, как на диковинного зверя, к этому рынку, где каждый стремился обмануть своего ближнего в свою пользу, к этой стране, которая носит на своих землях всё это. В глазах вора плясали языки пламени.
"Да, нужно немедленно вести его к Булуту-аге. Пускай как следует пощекочет ему пятки розгами". Последняя фраза так понравилась Илкеру-эфенди, что он решил произнести её вслух.
- Ты предстанешь перед лицом закона. Я отведу тебя к субаши, пускай как следует пощекочет тебе пятки розгами, - довольный сказанным и похрабревший, Илкер-эфенди встал фертом и засмеялся. Толпа снова подхватила его настроение и вторила едким смехом.
Когда Илкер вспомнил о своих деньгах, один из его нежданных помощников приподнял вора за рубаху и грубым движением достал из-за пазухи лязгающий мешок. Торговец взял его и, взвесив на одной руке, торопливо привязал его к поясу и накрыл сверху кафтаном. Эфенди хотел было поблагодарить этих благочестивых людей за помощь в поимке преступника, но те предложили свои условия.
- Аллах тебя храни, эфенди! - Илкер взглянул на одного из державших вора,  - Разве я много прошу за мой хлеб? Однако торговец осекся и быстро смекнул, что не соглашаться нельзя: они выпустят негодяя, и он, Илкер, его уже не догонит. Конечно, эфенди, о чем разговор! Бесплатно отдам!
Кроме того нужны были два свидетеля, а кто как ни эти удальцы знают то, что видели собственными глазами! Торговец сделал жест, и вора заставили подняться на ноги.

Отредактировано The character (07.02.2014 18:38)

Солнце уже перекатилось на запад и глядело оттуда на мир, заливая горячим светом долины; деревья и дома отбрасывали голубые акварельные тени. Илкер-эфенди поднял глаза к небу, невольно прищурился и приставил ко лбу ребро ладони. Солнце ему представилось золотым дукатом, который вдруг выпрыгнул из своего поднебесного лона и очутился в мешочке торговца. Голос одного из мужчин. задержавших вора, вернул его из мира низменных грёз.
- Будь по-твоему, эфенди, да благословит тебя Всевышний, - почтительно кивнув и жестом указав следовать за собой, произнёс Илкер.
Вор всё это время молчал и не отзывался даже на грубые реплики купца и народа, чем раздражал Илкера-эфенди, который принял это на свой счёт и приписал молодому человеку непозволительную гордыню.
- Не хочешь говорить со мной? Хех, фалака и не таким гордецам язык развязывала!
Процессия покинула торговую площадь и шла вдоль домов, в которых жили правоверные, главным образом, ремесленники и торговцы. Впрочем, каждый ремесленник немного торговец и каждый торговец - ремесленник: один продаёт своё мастерство, другой обладает мастерством продажи. Илкер-эфенди часто оборачивался и глядел исподлобья на вора, стараясь, однако, не встречаться с его глазами.
- Самое время молиться твоему Богу, - торговец бросил на юношу полный презрения и чувства личного превосходства взгляд и обратился после к братьям. Останьтесь здесь и не спускайте с него глаз, - Илкер кивнул на вора, - а я узнаю, в добром ли здравии Булут-ага и может ли он сейчас принять нас.
Торговец отошел на несколько шагов и подошёл к двери, в которую постучал. Через полминуты дверь открылась, и на крыльцо вышел высокий худой человек с нездоровым серым лицом и впалыми глазами, которые от этого казались чёрными.
- Добрый день тебе, эфенди. Скажи, Булут-ага у себя? Я привёл ему кое-кого, - Илкер рукой показал на людей, которые стояли в стороны. Долговязый ага посмотрел на них из-за плеча купца и открыл дверь шире, приглашая войти.
- Ведите его сюда! - скомандовал Илкер-эфенди и сам вошёл в дом, в котором было непривычно темно и пахло пылью и бумагами.

Булут-ага сидел за рабочим столом, освещаемым свечным огарком, несмотря на то, что был еще день и вечереть весной начинало не скоро. Субаши не обращал на потрескивающий огонёк никакого внимания: он был погружён в изучение документов. Мужчина осторожно брал один листок со свернувшимися внутрь углами, подносил его близко к глазам, затем что-то отмечал в своей тетради. Движения Булута-аги были медленны, и сам он производил впечатление очень спокойного человека, неторопливо проживающего отведённые ему Всевышним годы. Это был уже давно не молодой человек, но и не почтенный старец, а в самой послеполуденной поре жизни. Вряд ли кто-нибудь осмелится назвать его стариком: вся наружность его источала энергию, которая проявлялась не в резкости движений, не в скорости жизни и не в пристрастии к вину, а в какой-то особенной мудрости и свежести ума. Булут-ага занимался мелкими городскими делами, которые главным образом касались торговли и всего торгового люда, а также неверных, чинящих небольшие беспорядки. Он судил строго, но справедливо, основывая своё решение на действующем канун-наме и законах морали, мягко заставлял преступников осмыслить содеянное и наказывал, как того требует закон, то есть не был изувером, а был весьма толерантен.
- Дженгиз-эфенди... торговец фруктами... продавал некачественный товар ... повышенная цена, - полушепотом проговаривал Булут-ага, делая паузы тогда, когда макал кончик пера в чернила.
- К Вам человек, видно, торговец с Кумкапы, достопочтенный эфенди. Говорит, у него есть кое-что для Вас, - быстро проговорил Джошкун-ага, тот самый худощавый человек, который встретил Илкера у дверей. Булут-ага заинтересованно поднял на своего слугу глаза.
- Да? Что ж, приведи его сюда, узнаем, что хочет нам сказать, - ответил субаши, откладывая бумаги в сторону и доставая чистый лист, на котором немедленно записал дату: "25 зуль-хиджы 945 год". Джошкун-ага отвесил быстрый резкий поклон и вышел из покоев; он вернулся через несколько минут с Илкером-эфенди и еще тремя молодыми людьми, двое из которых держали другого, понурившего голову и не поднимающего глаз.
- Доброго дня тебе, достопочтенный эфенди Булут-ага, - начал Илкер, поклонившись, - Моё имя Илкер, я продаю хлеб на рынке... Торговец хотел было сказать о том, что хлеб его всегда свежий и изготовлен по закону, что цена также в рамках закона и что он в целом законопослушный правоверный подданный империи, но встретил вопросительный взгляд Булута-аги, направленный на задержанного вора.
- Кто этот человек, которого держат эти два мусульманина? - прервал купца Булут-ага и обратился к обвиняемому, - Ты знаешь, в чём тебя обвиняет этот эфенди? Субаши рукой указал на Илкера, который уже открыл рот, чтобы рассказать суть происшествия, но вор стал говорить сам.

Булут-ага внимательно слушал обвиняемого в воровстве юношу, всматриваясь в его сильную фигуру маленькими подслеповатыми глазами, глядящими из-под широких черных бровей. Услышав так скоро признание вора в содеянном, субаши удивился и медленно перевёл взгляд на Илкера-эфенди. Тот быстро кивнул, соглашаясь со словами заключённого.
- Так и было, эфенди: этот неверный украл у меня из-под носа мешок с монетами, когда я продавал свой хлеб, - Илкер бросил презрительный взгляд исподлобья на вора и мысленно добавил: "Ух, шайтан проклятый! Пока я здесь стою, нищие, верно, весь мой хлеб уже разделили между собой".
- Он уже убегал, когда я обнаружил пропажу. Но эти два честных человека, - торговец указал на братьев, - задержали преступника. Они также пришли в качестве свидетелей, эфенди. Они всё видели и подтвердят, что мои слова - правда.
Булут-ага кивнул и ответил:
- Я верю тебе, эфенди. Верю тебе и этому мальчику, который сознался в своём злодеянии.
Вор действительно был в глазах Булута-аги еще мальчиком, у которого молоко на губах не обсохло. И не мог он быть преступником в самой своей идее - он производил впечатление простого, совершенно бесхитростного, но отчаянного и ловкого человека, и это не было личиной - любая маска на этом живом и выразительном молодом лице тотчас же выдала бы свою ненатуральность. Булут-ага опустил глаза и написал на приготовленном листе "украл у торговца хлебом Илкера-эфенди акче". На минуту дом погрузился в тишину, в которой только скрипело перо и неровно дышал вор. Илкер-эфенди хотел было напомнить субаши о наказании, но тот оторвал взгляд от документа и снова посмотрел на неверного.
- Откуда ты и как твоё имя? Как ты попал в Стамбул и кто купил тебя? На твоей родине у тебя остались родные? Какую работу ты пытался искать, и кто отказывал тебе? И почему ты не вернулся на родину после побега? - Булут-ага хотел знать всё об этом человеке, чтобы самому попытаться угадать его мотивы и сравнить с теми, которые вор обозначил сам. Субаши подозревал, что юноша носит в сердце какую-то тайну, которую можно определить как причину, по которой он не покидает империи. Он мог бы запросто пробраться на любой корабль, инкогнито или обещая отработать своё путешествие и хлеб моряков, однако не сделал этого. Почему? Это Булут-ага и намеревался выяснить.
Возможно, на бедную голову с пшеничными волосами посыпалось слишком много вопросов и молодой человек испугался этого мягкого, но всё же допроса. Впрочем, он, очевидно, начал бояться еще до того, как переступил порог дома субаши и, что также очевидно, пойман с поличным впервые и слово "фалака", вселяющее в сердца преступников трепет, ему еще не знакомо. Однако он очень молод и по-юношески горяч, к тому же тщательно стережёт свою тайну, которая побуждает его действовать вне османского закона, так что жестокое истязание за мелкое, по существу, воровство было бы дикостью. Рассудив таким образом, Булут-ага записал в своей ведомости "30 ударов на фалаке", терпеливо ожидая, когда вор соберётся с мыслями и удовлетворит его вопросы.

Булут-ага внимательно слушал преступника, время от времени записывая что-то на подготовленный несколькими минутами ранее бумажный лист. Илкер-эфенди озадаченно и беспокойно смотрел на субаши и даже, пожалуй, серчал на него в сердце своём, потому что он, по его мнению, вместо того, чтобы немедленно вершить правосудие и огласить наказание вору, освободив тем самым торговца и его совесть, расспрашивает задержанного о том, что не имеет к нему, Илкеру, никакого отношения.
"Ох, Аллах!" - мысленно и явственно вздыхал эфенди, - "Если бы я знал, во что меня втянет этот негодник, выпорол бы его сам! Нищие попрошайки, верно, уже весь мой хлеб разделили меж собой. Ох, Аллах."
Булут-ага не ошибся на счёт юноши: он не мог покинуть империю, потому что не мог оставить в её песках своё сердце. Услышав, что причиной, побудившей вора задержаться в Стамбуле, стала любовь, субаши улыбнулся, ласково глянул на юношу исподлобья и передал бумагу своему долговязому слуге Джошкуну.
- Джошкун-ага огласит мой приговор, эфенди, - обратился Булут-ага к Илкеру, - а после того как он будет исполнен, я приказываю снова привести этого юношу ко мне. Встретив вопросительный взгляд маленьких круглых глаз торговца, судья добавил:
-  Ваше присутствие уже не понадобится. Мне есть о чём потолковать с ним наедине.
Булут-ага снова по-доброму лукаво улыбнулся и жестом приказал слуге зачитать документ. Джошкун-ага быстро кивнул и встряхнул лист.
- Правом, данным мне достопочтенным нашим Повелителем, султаном Сулейманом Ханом Хазретлери, во славу Всевышнего и во имя справедливости, назначаю наказание совершившему проступок, а именно кражу денег у торговца хлебом Илкера-эфенди,  - 30 ударов на фалаке.
Джошкун-ага удалился, но скоро вернулся в сопровождении двух янычар, которые заменили до сих пор удерживающих преступника братьев с Кумкапы.
- Приведите приговор в исполнение, а после, когда он придёт в себя, доставьте снова ко мне, - обратился Булут-ага к янычарам. Илкер-эфенди, почувствовав удовлетворение, низко поклонился, пробурчал слова благодарности и поспешил к своей лавке. Льняной мешочек с акче бодро позвякивал на ходу.

Когда перед порогом улеглась пыль, встревоженная ногами людей, покидавших дом субаши, Булут-ага свернул в рулон несколько мгновений назад зачитанный документ и определил ему место в деревянной нише. Свиток, едва шурша, приземлился на гладкую выкрашенную темной краскою поверхность, на которой прежде пылилась не одна человеческая судьба, разрешенная правосудием. Субаши не сожалел, что назначил юнцу суровое наказание; он поступил сообразно закону, данному Всевышним: "Вору и воровке же позволительно рубить обоим две руки в воздаяние за то, что они приобрели, как примерное наказание от Бога. Поистине, Бог — Всемогущий, Мудрый!¹". Булут-ага вызвал в памяти образ вора, и сердце его сжалось: глубоко несчастный мальчик, оказавшийся в чужом по земле и по духу месте, укравшем у него возлюбленную и погубившем его честность. Но "кто же раскается после своего мрака² и исправит, то Бог примет его покаяние. Поистине, Бог — Прощающий, Милосердный!"...
Булут-ага закрыл глаза и коснулся пальцами их внутренних уголков. За сорок лет и четыре года службы в чине не случалось такого, чтобы субаши проникался к преступнику чувствами сострадания, питающимися осознанием части своей вины. Булут-ага чувствовал себя так, словно сам совершил вместе с юношей его мрак. Казалось, он тоже получил свои тридцать ударов на фалаке, только судил он себя и наказывал сам, в своей душе. Потому и потребовал привести русича к нему, чтобы искупить кровь на его пятках полезной помощью. Субаши решил, что владеет достаточными полномочиями, чтобы разыскать в столице девушку, однако вызволить ее из рук хозяина, если она была продана или подарена как рабыня, ему вряд ли удастся, но на все воля Всевышнего.
День прожил больше половины отведенного ему времени и стал медленно уступать вечеру, о чем свидетельствовали густые сизые тени, отбрасываемые деревьями в небольшом садике, примкнувшем к задней стене дома, и медный отблеск солнца, уходящего за холмы. Глухо прозвучал гром, родившийся в союзе синих облаков, улица дышала пылью и сыростью. Небо скоро разлилось пресными слезами. Булут-ага подошел к окну и отодвинул бурую ткань, выполняющую роль занавески, призванной преградить путь в комнату слепящего солнца.
- Или как дождь с неба, сопровождаемый мраком, громом и молнией. Они, боясь смерти, затыкают пальцами  уши от грохота молний, а Бог объемлет знанием отвергающих Его знамения...³ - повторил слова Священного писания субаши.
Голос Джошкуна-аги прервал его монолог.
- Хорошо, эфенди, можешь быть свободен.
Булут-ага машинальным кивком ответил на поклон своего слуги, покидавшего дом, и посмотрел на юношу, изможденного пыткой. Багровые ноги его ужасали своим видом и вызывали неприятное щекочущее чувство. Старик приказал янычару усадить преступника на софу и позвать лекаря.
- Скажи, - начал Булут-ага и снова посмотрел в окно, - на твоей родине такой же дождь, как здесь?
Янычар вышел, и у судьи было несколько минут до прихода лекаря, чтобы начать разговор с мальчиком.

Примечания:
1 - Коран, 5:38
2 - имеются в виду преступления (Коран, 5:39)
3 - Коран, 2:19

Отредактировано The character (08.06.2014 21:39)

Булут-ага добродушно усмехнулся в свою седую бороду и сел на софу рядом с юношей, с интересом заглядывая в его голубые глаза. Поэты воспевают черные, как ночь, глаза женщин, но они, слепцы, никогда не видели таких юношеских глаз, в которых отражается, словно в отполированном зеркале, вся душа и чувства, помещенные в эту душу. Субаши не впервые заглядывал в глаза преступнику, получившему свое наказание, но всегда видел в них лишь страх и ненависть. Взгляд этого неверного юнца полнился чувствами тревоги, но больше в них было смирения и силы духа.
- Холодный и грустный... - глухо повторил Булут-ага.
За дверью послышалось движение. Действительно, после короткого стука в комнате оказался лекарь, держащий в руках бинты и мази. Субаши жестом приказал янычару удалиться. Тот повиновался.
- Перевяжите этому несчастному ноги, -  обратился Булут-ага к лекарю и кивнул на вора. Лекарь, немолодой человек худощавого телосложения, с впалыми глазами и щеками, больше походил на больного. Он быстро взглянул на вверенного ему пациента, нахмурился и нехотя принялся за работу. Булут-ага поднялся с софы и подошел к столу, из ящичка которого извлек мешочек с акче. Лекарь смекнул и начал работать усерднее.
Булут-ага слышал вопрос юноши о его дальнейшей судьбе, но не спешил на него отвечать. Когда обе ноги вора, и правая, и левая, были перевязаны, а лекарь дрожащими руками принял свои деньги, субаши снова обратился к русичу.
- Ты уже получил свое наказание. Теперь ты должен раскаяться в содеянном, - Булут-ага замолчал и снова медленно опустился на софу, - В этом государстве ты раб. А если не раб, то преступник. Ты сказал, что не можешь найти работу. Я помогу тебе. Я беру тебя к себе. Ты будешь работать у меня.
Субаши говорил медленно, короткими фразами, чтобы юноша осознал его слова. Булут-ага не спрашивал, но утверждал. Если он отпустит его беглым невольником, то сам совершит преступление и позволит мальчику снова оказаться в адской печи. Оставить юношу своим рабом было бы так же преступлением, так как он куплен неким торговцем лошадьми и является его рабом.
- Я куплю тебя у твоего хозяина, Явюза-эфенди.
Булут-ага понимал, что свободолюбивое сердце молодого русича предпочло бы смерть новому рабству, однако нельзя было поступить иначе, чтобы не нарушить закон. Юноша молча слушал, и видно было, что каждая фраза субаши кинжалом ранит его душу.
- Я помогу тебе найти невесту. Если потребуется, я куплю и её.
Булут-ага снова посмотрел в глаза неверного. Они были черными.
- А потом подарю вам обоим свободу.

Отредактировано The character (09.06.2014 12:26)

- Тихо, тихо!, - воскликнул Булут-ага, когда юноша попытался вскочить с софы, и положил руку на его плечо.
- Да, беру тебя к себе. Мне нужны хорошие работники, видишь ли. У меня есть имение в Стамбуле, с конюшней и кузницей. Ты будешь работать там. Что накуешь - будешь продавать, так и заработаешь себе на хлеб и на одежду. О разрешении на торговлю я позабочусь. Если ты действительно хороший кузнец, как говоришь, то однажды к тебе за кинжалом обратится сам падишах! Если на то будет воля Аллаха, конечно. Что касается твоего хозяина, какую бы цену он ни назначил, я покупаю тебя.
Булут-ага был немолодым человеком, и только спустя полвека жизни Аллах подарил ему сына, который предстал в образе судимого им неверного юноши. Субаши был строгим человеком, судил по закону и не жалел преступников, но был также справедлив и добр к тем, к кому судьба оказалась неблагосклонной. Разве повинен этот мальчик в том, что лишился родины? Разве есть его вина в том, что стал рабом и товаром на чужой стороне? Кто вменил ему в вину воровство? Субаши смотрел на юношу и вспоминал себя.
Он родился в семье муллы в Смирне (Измир). Мать была болезненной женщиной и умерла, родив третьего сына. Булут-ага был вторым. Он учился в медресе прилежно, изучал законодательство и религиозные постулаты своего государства. Большая часть населения Смирны была и остается неверной, поэтому Булут с детства приучен к религиозной толерантности и потому не пошел по стопам отца. Он не признавал превосходства мусульман над остальным миром, но чтил законы и традиции османской государственности и был верен своему происхождению. Окончив местную медресе, Булут-ага переехал к старшему брату в Стамбул и стал помощником кадия. Усердно трудясь, он сумел достичь кое-каких успехов и стал субаши.
- Сегодня ты останешься здесь, в этом доме, - сказал Булут-ага, - Джошкун-эфенди принесет тебе ужин, а завтра утром ты отправишься в мое имение и начнешь работать, когда заживут ноги.
Булут-ага улыбнулся, слегка похлопал юношу по плечу и крикнул Джошкуна-агу. Долговязый слуга с заспанными глазами неохотно отворил дверь и кивнул своему хозяину.
- Джошкун-ага, распорядись, чтобы калфы приготовили ужин. И пускай не жалеют мяса.
Ага снова кивнул, и через несколько мгновений в комнате снова воцарилась тишина, тревожимая только шумом дождя. Булут-ага мысленно благодарил Всевышнего за его благоволение к нему в этот день и удалился, чтобы совершить вечерний намаз, не смущая русича.