Дожди увлажнили почву и идти в тяжелых ботинках было довольно трудно. Земля, превратившаяся в болото, крепко цеплялась к носкам обуви. Но Баязид не жаловался и даже с некоторым удовольствием шагал по тропинке через высокую траву к зданию конюшен. Вся эта система была построена таким образом, что, стоя перед одной стеной, человек не мог охватить взглядом полностью все строение. Оглядеть конюшни можно было только с западного склона небольшого, близлежащего холма. Собственно, куда-то в ту сторону Баязид и направлялся. В данный момент он пребывал в чудесном, по его собственным меркам, расположении духа, но все ровно был очень сильно недоволен. Что хорошего в том, что твой отец - повелитель трех континентов, если он тебя не видит, а ты, в свою очередь, не видишь даже и половины его владений. Баязид посмотрел под ноги, нахмурив лоб. Он не был силен в философии, мыслил довольно-таки приземленно, а посему подобные, почти что детские порывы его пугали. В дворце Топкапы нужно внимательно следить за своими словами, а за мыслями - тем более. Опомниться не успеешь, как о тебе уже все и все знают. Даже то, чего ты и сам не знал.
- Шехзаде, - Баязид поприветствовал конюшего, Гасан-агу легким кивком головы, опять же, только потому что настроение его было необъяснимо хорошим: солнце милостиво согревало, а не палило, а все тяжелые думы испарились из головы шехзаде, уступив месту чему-то легкому и первобытному. Баязид точно знал, что это прекрасное время для конной прогулки: когда ты думаешь только о собственных ощущениях и ни о чем другом. Довольный своим решением, Баязид шагнул внутрь, под крышу, жестом отправив главного конюшего отдыхать. В конюшнях царили полумрак и прохлада, что подняло настроение Баязиду настроение пуще прежнего. В легкой рубашке, приставшей к телу из-за пота, он чувствовал себя неловко. Создавалось впечатление, что именно сейчас соберутся все достопочтенные паши и беи, чтобы посмотреть на шехзаде. Да-да, в то время как шехзаде выглядит ничуть не лучше конюха. Баязид улыбнулся: те редкие моменты, когда он мог переодеться купцом и отправится на базар нравились ему больше всего прочего и он привык с легкостью ловить их, словно маленьких мотыльков, улетающих в неизвестность.
Норовистый серый жеребец, которого здесь, почему-то, все звали Босфором, как главную реку Стамбула покорно ткнулся носом в его протянутую руку, будто бы ощущая невидимое присутствие величественной ауры шехзаде. Иногда Баязид очень хотел от нее избавиться. Он любил это прекрасное животное, даже не смотря на то, что Босфор покалечил уже не одного конюшего. Ему нравилась та стремительность лошади к свободе, которая кипела и внутри него самого. Но сейчас Баязиду хотелось легкости и мягкого хода, которую дарила только недавно завезенная сюда лошадь. Ей еще не успели дать имени и Баязид не хотел брать на себя такую ответственность, называя животное только ласковыми прозвищами, которые плохо сочетались с его грубоватым мальчишеским голосом. Баязид погладил рукой белую голову лошадки. Он глянул на веревку, сдерживающую ее и решил ее просто разрезать: просто, чтобы впервые использовать свой кинжал. Хороший клинок, прямой и легкий, из доброй стали, деревянная рукоять обмотана мягкой кожей, головка эфеса из гладко отшлифованного черного камня. Безо всяких драгоценных камней или благородных металлов, но именно это и любил Баязид. Клинок ему когда-то вручил Мехмет. Шехзаде ловко разрезал и распутал прочную веревку и заботливо погладил лошадь по светлому боку:
- Пошли, красавица... - улыбнулся он и лошадь тут же откликнулась на его зов, мягко заржав и бесстрашно выходя на солнышко вслед за Баязидом. Свет утопал в больших облаках, Баязид подумал, что вышел чуть поздно, хотя и темнело сейчас тоже поздно. Он улыбнулся, глядя на свою любимую лошадку и достал из стоящего рядом мешка большое светло.красное яблоко, протянул ей. К счастью, та приняла лакомство, чем несказанно обрадовала шехзаде. Баязиду наибольшее удовольствие предоставляли вот такие вот житейские, совершенно простые радости

Баязид улыбнулся теплому ветру, который мягко освежал его тело: кожу слегка покалывало, но это было скорее приятно, чем нет. Ветви высоких деревьев отбрасывали нечеткие тени на землю, озаренную солнцем, заставляя Баязида вспоминать о глупых загадках, которые когда-то давно загадывал Мехмет. Что есть у всех, но никто не может это потерять? Чем больше забираешь - тем больше она становится? Конечно, тогда он даже и помыслить не мог, что у таких сложных загадок такие простые ответы. Баязиду нравилось, что оглядываясь назад - он мог улыбнутся: каким глупым был когда-то, аж страшно становится.
Шехзаде стремительно обернулся, полагая, что какая-нибудь султанша действительно приняла его за конюха. Не деле все оказалось гораздо хуже. Айбиге, крымскую принцессу, племянницу Валиде, Баязид вспоминал с самыми теплыми чувствами, которые только мог испытывать шехзаде. В памяти отложилось все самое хорошее, связанное с ней: вот Баязид, тогда еще совсем ребенок, задает ей, тогда еще девчушке, глупые вопросы; вот она с увлечением рассказывает о походах османов - именно из-за нее Баязид тоже проникся желанием посмотреть на все это; ему нравилась ее манера дерзить и ее шутки никогда не казались ему грубыми. Баязид, неловко признаться, очень любил свою дальнюю царственную родственницу.
Сейчас она, конечно, повзрослела. Баязид знал, что  с годами женщины хорошеют, но тогда они становятся обладательницами красоты женской, в то время как девичью - теряют. Айбиге не потеряла. Ее круглое розовое личико все еще излучало живую радость от возможности жить и видеть окружающий мир, красивые темные глаза блестели. Но вместе с тем она действительно излучала спокойную уверенность в себе. И в этом наряде, совсем не женском, все ровно выглядела изумительно. Потому-то Баязид и поклонился, хотя и не шибко понимал, что делает:
- Айбиге-хатун, - Баязид про себя выругался недостойными словами. Он не был осведомлен о том, знает ли прислуга всех по имени. Вряд ли, если только ты не Сюмбюль. Про себя шехзаде постановил: не забыть осведомиться об обязанностях конюхов. Впрочем, было уже несколько поздновато. Баязид выпрямился, совершенно не уверенный выглядел ли его поклон естественно: притворяться кем-то другим на базаре и вне дворца - это одно, а вот пытаться изобразить из себя слугу перед девушкой, которую хорошо знаешь и которая некогда знала тебя - вот это задача. Баязид, все же, чувствовал себя уверено. Голос принцессы сохранил в себе былую, необъяснимую теплоту. Баязид понял, что поддерживать игру будет трудно, но все же улыбнулся - так подобострастно, аж самому противно стало:
- Я тут первый день. Не думаю, что знаю, как выглядит Ваша лошадь, - шехзаде поднял голову и улыбка его сделалась игривой, - но Вы можете взять эту красавицу, - он кивнул на свою белоснежную спутницу, - у нее легкий ход и гордый нрав. Вам обязательно понравится, - Баязид хлопнул лошадку по боку, не сильно и отошел в сторону, предоставляя любимому животному личное пространство. Он поклонился еще раз:
- Шехзаде Баязид. К вашим услугам, Айбиге-хатун, - шехзаде понадеялся, что это не звучало как хвастовство и еще боролся с желанием заключить этот крымский цветок в свои медвежьи объятия. Уж слишком хрупкой она выглядела: именно рядом с такими девушками чувствуешь себя недостойным грешником.

Баязид был очарован. В который раз эта прекрасная крымчанка удивляла его: то, как легко она превращалась из строптивой принцессы в покорную и податливую девушку, столь прекрасную, что ошибочно можно было принять ее за одну из невольниц. Но Айбиге была для этого слишком величественной. Он крепко обнял ее, почувствовав сладкий девичий запах - не похожий на дополнительные ароматы, что их так любят использовать гаремные красавицы, а природный, запах цветов из дворцовых садов. Баязид улыбнулся: ощущение родного человека, в каком-то роде, было для него новым, а посему очень пугающим. Впрочем, именно этим шехзаде и довольствовался всю жизнь: чем-то новым, необычным и опасностями. В семье он зачастую чувствовал себя лишним и каким-то неправильным. Чувство это было отвратительным особенно потому, что никто его не мог понять. Что же, разве может чувствовать себя плохо, сын падишаха всего мира? Баязиду не нравилось, что он должен соответствовать тому образу и подобию, который с него сотворили. Баязид приподнял Айбиге над землей и закружил, подобно тому, как в редкие моменты поступал с Михримах: с того самого времени, как почувствовал в себе достаточно силы для того, чтобы поднять старшую сестру. Крымская принцесса ощущалась легче перышка, но несравнимо приятнее. Так мало людей искренне радовались встрече с ним, что доброта этой чудесной девушки несказанно обрадовала шехзаде. Он вернул ее на землу, улыбаясь, наверное, впервые столь безмятежно:
- Айбиге, как ты похорошела, - покачал головой Баязид, сдерживая смех. Ласковые слова не были сильной его стороной, если только они не были предназначены для лошади. Впрочем, некогда он рядом с этой девушкой говорил и делал еще не такие глупости. Шехзаде с нескрываемым удовольствием наблюдал за приватным диалогом его лошади и его сестрицы. Технически, Айбиге приходилась ему тетушкой, но Баязид, в силу своей детской привязанности к этой красавице - звал ее "сестрицей" и никак иначе. Он задумался о том, что когда-то стояло на том самом месте, где стоят сейчас они: сколько великий империй, - греческая, римская, византийская, - существовало до периода правления Османов и что они после себя оставили. На самом деле, ничего, кроме как пустоты, на которой могут строится замки и мечети, вновь и вновь, как было до него и как будет после. Баязиду с детства внушали его важность и значимость, но в такие моменты он очень сомневался в этом: так муравей смотрит на Топкапы, как шехзаде на весь мир. Ну, не шехзаде. Баязид, между ними двумя простиралась, куда глаз видел, огромная пропасть. Баязид нетерпеливо согнал тревогу со своего чела и улыбнулся:
- Я хочу оставить эту лошадь тебе, - с достоинством объявил шехзаде и погладил рукой теплый бок животного. Тон его подразумевал, что возражения никто слушать не станет, - только тебе можно доверить дать имя такому благородному животному. Если хочешь, мы построим тебе отдельную конюшню, - пошутил Баязид. Ему нравилось делать подарки. А с учетом того, что конь, подаренный Повелителем, у Айбиге уже был - скоро их просто негде будет содержать, даже не смотря на потрясающие всякое воображение размеры султанских конюшен.
- Вы уж подружились, - довольно заметил Баязид. Он хотел скрасить то одиночество, о котором вскользь упомянула Айбиге. К большому несчастью, сам шехзаде не мог везде преследовать принцессу тенью, но его подарок был бы напоминанием, что, не смотря ни на что, она не одинока в своей золотой клетке. У Баязида была точно такая же. Возможно, чуть просторнее, но сути это не меняло. Он посмотрел на крымчанку не взглядом, а мыслью, при всей своей воле, не имея силы не смотреть:
- Айбиге... - Баязид не хотел, чтобы его речь была слишком вычурной, но и просто говорить не мог. В этом была беда любых наречий: чувства такие есть, а слов, чтобы их описать - нету, - не смотря на холодные и немые стены дворца, даже когда чувствуешь себя одинокой, ты не одна. Впрочем это редко в хорошем смысле, но сейчас именно такой редкий случай, - Баязид улыбнулся, глядя на крымчанку, но уже почти неосознанно.

Вот, что Баязид любил больше всего: придавать значение мелочам. Оказавшись на природе, вдохнув чистого лесного воздуха, отяжелевшего после дождя, шехзаде с удовольствиям слушал соловьиное пение, легкое, как летний ветер; ему нравились звуки воды, разбивающейся о камушки; шелест листьев на зеленых деревьях; все это было природой, звуками естественными настолько, что ни одна человеческая рука не могла бы над ними поглумиться. Именно таким был смех Айбиге: естественным. Он не казался ему напускным, словно смеялись слуги в угоду шехзаде, или неловким, как это могло бы быть, если бы крымчанка чувствовала себя неуверенной рядом с ним. Нет. Все в Айбиге было так, как надо. И именно это делало ее во всех смыслах идеальной. Баязид не знал, может ли на свете существовать человек, не павший к ее ногам, под действием этих чистых девичьих чар. Айбиге располагала к себе, как никто иной. Она с легкостью говорила с ним о простых вещах и ее слова повисали между ними тонкими нитями откровений. Если, чтобы понять мудреные речи большинства окружающих, Баязиду приходилось продираться сквозь тернии умных и красивых слов - то Айбиге он понимал, стоило ей только заговорить. Легкость и простота в общении казалась шехзаде непозволительной роскошью, а крымская принцесса предоставляла этот дар одним только своим присутствием.
- Я уверен, стоит тебе только попросить - и Повелитель тут же прикажет построить хоть конюшню, хоть дворец. Нет на свете человека, который любил бы тебя больше, чем он. Кроме, разве что, меня, - Баязид мягко рассмеялся. Из-за ощущения немыслимого счастья ему казалось, что его улыбка сияет сильнее солнца. Впрочем, она меркла на фоне улыбки этой прекрасной крымчанки. Он благоразумно промолчал на ее замечание о собственной очаровательности. Прошло так много времени и уже никто не намерен довольствоваться его внешностью: народ хочет увидеть шехзаде в деле, а отец смотрит не с улыбкой а со строгостью в глубоких глазах. Баязиду это не шибко нравилось: смерть была ласкова к сейчас уже третьему на очереди наследнику престола и окружала его тонким нежным шелком. Баязид всегда чувствовал ее незримое присутствие. Не то, чтобы его это пугало, шехзаде не пристало бояться призрачной угрозы, просто это было как... Муха. Шум его раздражал.
- Разумеется, - Баязид учтиво поклонился, не чувствуя никакого превосходства над девушкой, - Я буду безумно рад составить тебе компанию. Очень уж хочется проверить, сможешь ли ты теперь перегнать меня, - Баязид улыбнулся, но не потому, что это был вынужденный жест, а потому, что эта встреча буквально заставляла его это делать. Он кивнул стоящему неподалеку конюху, безмолвно велев привести яростного и строптивого Босфора, а потом опять повернулся к принцессе:
- Айбиге. Я искренне прошу тебя обращаться ко мне на "ты". Пока мы вдвоем. Ты - мой друг, а друзьям пристало говорить друг с другом на равных, - Баязид для важности кивнул. Айбиге долго не было, так что она не была знакома с его отвращением к формальностям. И с тем, что его мысли нередко принимают почти крамольный оттенок. Вот странно: мысли человека - его составляющая, его часть, но знать о чем человек думает - это не значит знать самого человека.

Баязиду оставалось только подивиться тому, сколько нераскрытых талантов в этой хрупкой девушке, жемчужине души великого крымского хана и его, Баязида,  личной отдушине. Ему было не так важно выиграет спор или нет, лишь бы смотреть на принцессу и то, как легко и просто она делает все, как будто все вокруг нее правильно и верно. Баязид всегда и везде чувствовал себя лишним и каким-то нескладным. Был похож на отца внешне и внутри, особенно своей вспыльчивостью и потому, смотря на Мустафу сразу думалось: "Вот идет будущий султан!", то Баязид, своей схожестью с султаном нынешним только отталкивал и заставлял прятать взгляды. Лишь только за то, что Айбиге не попала в сети предвзятого мнения, Баязид любил ее так, как, возможно, никого доселе. Ближайшие родственники не могли быть для него людьми близкими и открытыми в общении, у всех был скрытый мотив и грязь внутри, которую Баязид ощущал даже под золотыми нитями дорогостоящих нарядов. И жить среди этого был очень трудно.
Баязид, не смотря на горькие размышления, легко улыбнулся, оседлав Босфора. Этот конь чувствовал своего хозяина лучше остальных, не смотря на такой непокорный нрав. Баязиду стоило бы подумать об охране, хотя бы ради безопасности Айбиге. Впрочем, в силу своей юношеской самоуверенности, он был рад думать, что сумеет сделать это сам. Времена были такие, что разбойники подходили к стенам дворца почти вплотную. Уверенны в своей силе. Баязида это настораживало. К тому же, шехзаде точно знал: охрана безнадежно отстала бы от двоих отчаянных опытных всадников, одержимых побегом от повседневности, загнали бы лошадей, не достигнув даже холма. Баязид любил этот безымянный холм, потому что на вершине его было место только одному человеку. Он думал о нем, как о троне. Вот только на трон ему взобраться не кажется возможным, в отличии от холма.
Босфор, не терпящий конкуренции, быстро нагнал стремительную Айбиге, но Баязид придержал жеребца, чтобы иметь возможность наблюдать за крымчанкой, такой умелой и талантливой. Он тоже не любил делить работу на мужскую и женскую, но ему, выросшему около гаремных красавиц и нежных султанш, не представлялась возможной женщина с оружием в руках, мечтающая о походах. И это было хоть и непривычно, но красиво.
Ветви дверевьев сомкнулись над их головами, образуя естественный коридор. У Баязида на душе потеплело в ощущении знакомой обстановки. Тишину вокруг нарушали только стук лошадиных копыт, и тот заглушала мягкая трава. Баязид уже не видел куполов Топкапы и чувствовал накатывающую волну свободы. Был рад тому, что может поделиться ею с Айбиге, которую удручало пребывание в тисках холодных стен. Он, как и она, мечтал освободиться из оков стамбульских очей, которые, словно шпионы, желали охватить своими тяжелыми, как молот, взглядами все вокруг. Всегда думал, что лес дарит ему такую возможность и никак не мог понять, почему ошибаеться в каждом своем предположении. Он ловко остановил коня, бросив взгляд на Айбиге и недоверчиво покосился на двух незнакомцев, что оказались на его пути. Так не привык видеть у подножия этой горы людей, не призраков, что замолчал, не зная, что молвить. Дипломатические переговоры не были отраслью, в которой Баязид чувствовал себя уверенно. Мужчины, почему-то, не выглядели настроенными дружелюбно. Баязид нахмурился и, ни слова не говоря, спешился. Конь встревоженно заржал, словно чувствуя неладное, так что шехзаде легонько погладил шею лошади, скорее чтобы успокоить себя, а не его.

Больше всего на свете Баязид не любил, когда ему мешали. Эти покашливания, если он слишком увлекался росписью или чтением. Напоминания о том, что пора идти, когда Баязид хотел отдохнуть. Просьбы о чем бы то ни было во время его тренировок. Все это очень огорчало, это так. Но доселе никто и никогда не покушался на его природное право почувствовать себя свободным. Никто даже не приходил на опушку с этой стороны леса, которая, казалось бы, принадлежит ему одному. Подобное было сродни осквернению святыни и Баязид был искренне возмущен: как смеют эти неверные нарушать покой шехзаде? Он никогда не ссылался на свое происхождение - какой смысл? - но гордая кровь Династии Османов и горячая матери-украинки брала свое в те редкие и неприятные для окружающих моменты, когда Баязид был зол. Люди, гнев которых горел как свеча - долго и едва-едва, - никогда бы его не поняли.
Баязид спешился с обезоруживающим достоинством, нарочито медленно, совершенно не чувствуя страха. Разбойники сами открыли ему, что возвращаются с работы, а на какой работе они, интересно, могли получить стоящую военную подготовку? Анализ ситуации легко дал ему, Баязиду, все карты в руки. А тому, кто владеет ситуацией не пристало бояться. Шехзаде посмотрел на Айбиге, взглядом попросив ту держаться подальше. Конечно, вряд ли крымчанка исполнит этот безмолвный приказ, но, может статься, что ей и не придется что-то предпринимать.
- Вы же слышали, что сказала девушка. Не кличьте беду на ваши головы, убирайтесь, - властно проговорил Баязид. Да, шехзаде должен быть смелым, но и ум ему тоже не помешает. Даже Султан Сулейман пользуется услегами охраны, Баязид, видите ли, не может. Злиться стоило лишь на себя.
- Не стоило отвергать наше великодушное предложение, Ага, - с кривой улыбкой, которая совсем не понравилась Баязиду, заметил один из противников, занося свою саблю над головой. Преимущество оружия было в длине, чего Баязид себе, всего лишь с клинком, позволить не мог, ну а недостаток - вес. Сабля замедляла движения и без того не слишком поворотливого новоприбывшего врага. Баязид, плохо осознавая свои действия, отточенным движением выбил оружие из рук разбойника. Тот оторопело уставился на отлетевшее к реке оружие, позволив беспрепятственно ранить себя. Баязид мысленно поблагодарил Мехмета за подарок. Мужчина упал на колени. Ликование продолжалось ровно до того момента, как шехзаде заметил окрашенные в красный цвет свои руки. Кровь попала на его рубашку и траву вокруг. Он смутно понимал, что это его первое убийство. Не бывший доселе в походе, Баязид только тренировался, но техническая часть подготовки не позволяла ему предугадать реакцию организма на условия реальной опасности. Баязид подавил рвотный позыв и с криком оттолкнул от себя второго врага. Тот уже и сам ощутил, что шансы его не велики, бросившись в бега, без лошадей и оружия. Баязид не долго думал, стоило ли гнаться за ним: разбойники были явно просто разбойниками, а не заговорщиками против шехзаде и принцессы. Впрочем, не узнать даже имени человека, которого убил - это совсем уж не по-людски. Баязид все же остановил беглеца, благо, тот не казался воодушевленным идеей побега. Шехзаде остановил мужчину у дерева. Его лицо не казалось Баязиду ни смутно знакомым, ни знакомым вообще. Он даже толком и не понимал, что делает в данный конкретный момент:
- Говори, Ага, что вы забыли в лесу у дворца Топкапы? - зарычал Баязид, надеясь, что голос его не звучал жалко. Он то и дело оглядывался, чтобы понять, каким образом здесь могли оказаться прохожие и что им здесь, в общем, надобно. Крутая рука тут пропадала из виду за отрогами гор и пересечь ее было бы трудно, даже вброд. Баязид знал о нескольких домах, стоящих у больших трактов или мелких лесных троп, но в основном там жили одинокие женщины, что не могли позволить себе большую роскошь. Даже обладаючи острым умом, с помощью которого легко можно было различить несколько разных маршрутов, Баязид не мог уразуметь, что забыли здесь эти двое. Если только они, возвращаясь к прежнему варианту, не заговорщики. В таком случае, откуда им знать, кто и когда здесь окажется. Да и в лицо его, Баязида, простой народ едва ли знает. Тяжелые думы повисли над его челом грозовой тучей, но даже они не помешали обыскать разбойника на предмет кинжалов и ножей. Баязид забрал один, никак украденный, и выкинул в реку. Вор даже заскулил, заставив шехзаде поморщиться от омерзения.

Такие тонкие и короткие дистанции, как от ненависти до жалости, Баязид преодолевал легко и просто, нисколько не чувствуя при этом дискомфорта. У него внутри не было места для всех ощущений, эмоции лезли одна на другую и, возможно, именно по этой причине шехзаде всегда было, вроде как, неуютно в собственном теле. Слишком мало места. Слишком мало свободы. Полет, возможность хоть на секунду отвлечься от самого себя у него безжалостно отбирали, а посему он хорошо знал, что это такое: быть жертвой обстоятельств. Банальная история: портовых воров в Стамбуле было предостаточно, разбойников и того больше. Каковы шансы встретить одного в лесу у Топкапы? Один к сотне? К тысяче? К миллиону? Намерение отпустить злоумышленника не казалось Баязиду необоснованным: он прав, утверждая, что его подельник с лихвой поплатился за свои преступления. Но Баязид не хотел убивать его! И ссылаться на инстинкты самосохранения тоже не хотел. Потому что на одно мгновение, на одно ничтожно короткое мгновение, эта могила из зеленой травы, речной воды и илистой земли показалась ему достойной участью для такого, как тот разбойник. Стоит ли говорить, каким отвращением к самому себе полнился шехзаде сейчас?
Рука Айбиге на плече подействовала отрезвляюще, но не сразу: Баязиду в каждом виделся враг. Он не хотел думать таким образом, но эти глупые параноидальные мысли то и дело проскальзывали сквозь приоткрытую дверь сознания. Баязид понял, что, возможно, именно так и чувствует себя Падишах всего мира (и небезосновательно!): везде заговоры и интриги. Именно эти отцовские повадки Баязида и раздражали пуще всего остального. Ну, не может же быть каждый второй - недругом... Или может? Шехзаде посмотрел на крымчанку, которая стала невольной свидетельницей такого позора, и ее присутствие его успокоило. Кто знает, как бы поступил он, не будь ее здесь? И кто знает, что бы случилось, если бы не было его..?
- Почему ты оставил товарища умирать? - уже спокойней переспросил Баязид, вздернув вверх одну бровь. К делу это не относилось, но вызывало подлинный интерес. К тому же, Баязид не понаслышке знал, что именно отвлеченные от главного вопросы выводят на чистую воду даже самых изощренных лжецов. Ты просто теряешься в зарослях того, что сам посеял.
Ничто во внешности лиходея не выдавало его принадлежности к другим, отличным от мусульманской, культурам. Не было неестественно ярких европейских глаз или вздернутого носа. Пери Ага и вправду мог быть Пери Агой, рядовым разбойником, ищущим за что прокормиться, за неимением лучшей альтернативы. И он тоже в тот или иной отрезок времени мог быть жертвой разбоя, коих так много...
- Что скажешь, Айбиге? - учтиво поинтересовался Баязид, удивленный тем, что она еще ничего не ответила лиходею. Крымские традиции были ему известны лишь поверхностно, но он и помыслить не мог, чтобы мнения Айбиге, в том или ином деле, не спросили. Не важно, женщина она там иль мужчина. От части, это был вопрос, позволяющий Баязиду выйти из ситуации. Айбиге была старше, значит, опытнее. Проявить жалость к человеку, напавшему на тебя могло означать слабость. Наказание - жестокость. Поэтому Баязид растерялся. Он был добрым. Он правда добрый. Но это не основная черта, нужная шехзаде. Возможно, за неимением лучших, она и хороша, но в таком неоднозначном случае... Баязиду нужен был совет. И он не мог знать человека, подходящего для этой роли больше, чем Айбиге. Она ни за что не посоветует дурного, дабы очернить его в чьих бы то ни было глазах. Баязид доверял крымчанке, как себе и этим коротким вопросом выражал ей всю глубину своего уважения.

Прищурив огромные свои глаза, Баязид хмыкнул, почти одобрительно. Он мог быть всяким, но явно не устрашающим. Мягкие черты лица матери, покладистый характер, хоть и бунтующий нрав, словно у дикого животного никогда не делали его... опасным? И все же, услышать о том, что ты внушаешь страх (один из путей завоевания людских помыслов),  пусть даже и от такого человека - это немного лестно. Баязид устыдился сам себя и посему нахмурился еще сильнее. Сомнения уложились тяжелой тенью на его душу и это было непривычно, потому что доселе Баязид всегда хорошо знал, что правильно, а что - нет. Легко отличал плохие поступки от добрых, хотя часто рубил с плеча. Вот только мир, земля которого пропитана кровью так же, как и водой, не может быть черно-белым. Никак. Возможно, на плохие поступки ты идешь из хороших побуждений. Возможно, даже наличие альтернативы не означает, что она тебе подходит.
Баязид уже открыл было рот, чтобы согласиться с Айбиге: нельзя пускать такие дела на самотек, какими бы сомнительными они не были. Возможно, Бали-бей и вправду сумеет выудить правду из той лжи, что ядом стелиться изо рта этого негодяя под ноги шехзаде и крымской принцессе, да не успел. В любое другое время шехзаде мог бы принять подобный выпад за нападение, но слишком уж странной нелепостью казалось ему предположение, что Айбиге может на него напасть. Он, за неимением лучшего выхода, покатился с нею вниз к реке, стараясь при этом оберегать от ушибов и мелких ранений светлую головку крымчанки. Его руки уже покрылись царапинами и голова немилосердно норовила попадать прямо на речные камушки. Баязиду казалось, что это самый нелепый конец для его жизни, из всех, какие можно было придумать, хотя с чего он взял, что это конец - ответа нет вразумительного. Дух это маленькое путешествие выбило из него изрядно, так, что даже разбираться с делами первой важности не хотелось. И все же Баязид поднялся на ноги, помогая встать Айбиге, не успевая смутиться из-за неловкой близости. Прозорливость его была выше всякой статистики, но Баязид был несколько обескуражен тем, что только вот произошло. Падающие ниц перед неуловимым, но ощутимым могуществом его чина люди лишний раз не пытались поднять свой взор на шехзаде. Попытка ограбления и убийства стрелой из кустов явно не лучшие способы выразить почтение. Забывшись в своих мыслях как-то даже эгоистично, Баязид и не заметил, что прижимает дрожащую крымскую красавицу к себе, в попытке успокоить. Если бы он был умнее - взял бы охрану с собой, сумевшую, при лучшем раскладе, отыскать негодяя, но именно сейчас это не было приоритетом Баязида. Он чувствовал себя очень виноватым перед Айбиге. А кроме того... У него внутри даже не помещалась вся та благодарность к ней. Девушке, которая спасла ему жизнь.
- Айбиге, ты в порядке? - ласково осведомился Баязид, неловко поглаживая шелковые волосы крымчанки. Он взял ее тонкие, изящные руки девушки в свои, осматривая на предмет заноз и скалок, а потом поднял глаза, не зная, как сложить в предложение слова, с которыми так ловко обращался обычно, - Ты спасла мне жизнь. Как я могу отблагодарить тебя? - ему хотелось сказать: "проси все, что хочешь", но Баязид не любил эту фразу. Есть вещи, которых не в силах предложить даже сам Падишах, не то, что сын его. Баязид не принимал как должное, что его обязаны защищать любой целой и поэтому отблагодарить Айбиге - дело первой важности.
- Стоит посмотреть, что там произошло... - пробормотал шехзаде и посмотрел вверх. Подъем обратно от реки его не прельщал.

Баязид рассеянно улыбнулся, поглощенный своими мыслями. Направлять весь поток энергии на разумный анализ ситуации оказалось делом тяжелым и неблагодарным. Было так много вариантов и путей, что Баязиду пришлось признать: он не имеет малейшего понятия, кто те люди и что им было нужно. Вот ведь глупость: наличие тысячи возможных причин еще не дает тебе решения. И так, и так картинка в голове не складывалась в одно целое. Признаться честно, Баязид грешным делом даже изумился: "кому надо убивать, по сути, еще детей?" Он чувствовал себя неловко из-за мысли, что принадлежность к какому бы то ни было роду-племени изрядно меняет ситуацию и мотивы других людей. Шехзаде даже не понимал, почему его смерть или смерть Айбиге так важны, чтобы люди умирали за это. Он, благодаря влиянию своих братьев, прочитал так много книжек, описывающих еще больше романтически-красивых смертей, но не мог отнести под эту категорию смерть того несчастного разбойника, даже если он вовсе не разбойник. Баязид опомнился как раз вовремя, чтобы услышать вопрос крымчанки и улыбнулся уже увереннее, мысленно понадеявшись, что улыбка эта не похожа на звериный оскал:
- Нет, благодаря тебе и Всевышнему, - шехзаде чуть склонил голову в почтительном жесте благодарности. Его лодыжка пульсировала болью, но Баязид предполагал, что это из-за царапины острыми береговыми камнями. Но в общем и целом чувствовал себя немного не хорошо, особенно благодаря тяжелым, словно металл, и таким же на вкус - мыслям. Баязид сглотнул подступивший к горлу комок: ощущение было такое, будто он напился той крови, что пролил.
Крайне, надо сказать, неприятное. Баязид сделал шаг назад, стараясь не нарушать природное право Айбиге на личное пространство. Это было бы так же неудобно, как и походной стул. Он недоверчиво взглянул на принцессу и брови его взметнулись вверх:
- Ох не знаю я какого ты обо мне мнения, если думаешь, что я позволю тебе прогуливаться тут одной, - покачал головой Баязид, поднимая один уголок губ неосознанно. Айбиге даже в такой ситуации заставляла его улыбаться. Шехзаде протянул принцессе руку в ненавязчиво-любезном жесте и решительно направился вверх по холму. Солнце мешало передвижению: его заходящие лучи слепили глаза. Достигнув вершины, Баязид даже запыхался. Он и вправду чувствовал себя нехорошо, но подозревал, что это отнюдь не из-за бега на короткие дистанции. Шехзаде осторожно приблизился к злополучной лужайке, стараясь держаться на шаг впереди принцессы, для ее непосредственной безопасности. Сказать, что вид лужайки его удивил -  ничего не сказать. Порыв ветра заставил Баязида вздрогнуть и это было точно то, что творилось у него на душе. Тело убитого волшебным образом исчезло, но стрелу оставили. Дорожка травы ведущая от дерева была слегка помята, беднягу, разумеется, тащили. Шехзаде нахмурился и поднял стрелу. Наконечник был формы обычной, точно как у янычарских, но вот оперение схожести с ними не имело. Баязид нахмурился: зачем было оставлять, по сути своей, доказательство преступления? Это уж точно не входило в список "разумных решений".
- Судя по всему, нам красноречиво намекают о том, что стоит убраться, пока есть шанс. Разумно, если мы даже не знаем, откуда ждать врага, - перспектива капитуляции Баязида, как и любого члена Османской династии, не прельщала, но он присвистнул, призывая к себе Босфора. Лошадь, почему-то, прибежала быстрее обычного, но среди редких ветвей деревьев и высокой травы шехзаде не мог рассмотреть даже силуэта его любимицы, подарка Айбиге. Неужто и ее украл тот несчастный злодей? Баязиду действительно все это очень не нравилось. Его преследовало много призраков из прошлого, но ни один из них не нападал, не воровал и, уж конечно, не убивал. Не к добру все это было.

Карминовые глаза Айбиге с жадным интересом поглощали каждую деталь места преступления, но отвращение и страх не сумели в них скрыться. Баязид наблюдал теперь уже за ней, послушно опустив стрелу на ее законное место. По неизвестной причине, перспектива быть отравленным его не напугала. Вернее, напугала не так сильно, как должна была. Баязиду были патологически чужды опасения по поводу своих жизни и здоровья. Немного беспечный, немного безрассудный, Баязид всегда действовал крайне неосторожно и вечно лез на рожон. Он и сам не считал это смелостью, но ничего поделать не мог. Он поджал губы, выслушав Айбиге и пытливый взор голубых глаз устремился в несуществующую точку впереди. Ветви деревьев путали мысли Баязида еще больше, как будто бы мешая ему добраться до истины. Ему хотелось броситься вперед, найти злодея и наказать за столь дерзкое оскорбление, но назойливый голос разума уверенно шептал, что это идея совсем уж неблагоразумная и, что важнее, крайне бесполезная. Баязиду совсем не хотелось говорить, что его отважная, никогда не бросающая в беде, верная лошадка никогда бы не убежала по своей воле. Ему это казалось каким-то оправданием, потому что шехзаде стоит хорошо знать: предают, рано или поздно, все. Даже его Валиде вполне может отдать предпочтение другому сыну, благо, выбор есть.
- Надо уходить. Хотя бы пока не хватились во дворце, - наконец заключил Баязид, поставив на этом точку в их опасном приключении. Ему нравилась опасность, это так, но очевидная, например, как на охоте или поединке, но уж точно не это ощущение, будто у слепого ребенка. Это шехзаде очень раздражало. Он обернулся к Айбиге, дабы помочь девушке взобраться на коня. Норовистый Босфор не так то просто принимал нового наездника. Возможно, оставлять стрелу было неверным решением, но Баязиду больно уж хотелось забыть все это, будто сон. Он не собирался рассказывать о произошедшем и даже смел надеяться, что и Айбиге не горит желанием это делать. Это, наверное, даже и неправильно, но просто обращать на свою персону лишнее внимание - последнее дело. Надо сказать, в детстве ему это нравилось, но детство прошло и Баязида беспощадно вытолкнули из его объятий в самое пекло жестокой жизненной борьбы. Да и душа самого Баязида - это поле боя и он не хотел об этом кому-то напоминать. Бросив последний взгляд на злополучную лужайку, шехзаде ловко взобрался на коня, крепко обхватил руками поводья. Ему было непривычно делить седло с кем-то еще, но не велика беда. Баязид посчитал не лишним вежливо осведомиться:
- Тебе удобно, Айбиге? Я могу спешиться, если надо, - конечно, перспектива идти к замку пешком была какой-то не слишком уж радостной, но ради крымчанки он был готов и не на такие победы над собственной ленью. Между тем, крепкий шаг Босфора, к счастью, стал быстрее. Тот, казалось, общей панике не поддался и выглядел и этом чрезвычайно довольным собой. Баязид мягко погладил загривок жеребца, улыбнувшись. Хороший конь, хоть и дикий. Вот как бы там ни было, со временем твое происхождение не дает тебе никакого преимущества.

Обремененный мыслями совсем уж иного рода, Баязид и не заметил, как неумолимо надвигаются на него стены Топкапы. Воздух, чем ближе они подъезжали ко дворцу, становился спертым и Баязид чувствовал метаморфозы, происходящие внутри него: превращение из человека в шехзаде. Он бы предпочел действительно стать жертвой нападения, чем чувствовать это в который раз. Шехзаде действительно очень не нравилось это ощущение, будто за тобой пристально следят, даже в хамаме. В Топкапы негде было спрятаться или скрыться, как ты не старайся, а люди, которым чужды совесть, праведность и нравы, изо дня в день будут стараться найти в твоих делах изъяны. Баязид нахмурился, не смотря на то, что присутствие Айбиге придавало ему сил и, как лучик, дарило надежду на что-то лучшее.
И все же, не смотря на то, что приближение ко дворцу не наталкивало на приятные мысли, Баязид улыбнулся на слова Айбиге, которые, казалось, принадлежали ему не по праву. Он действительно испугался и сейчас это казалось несколько неудобным обстоятельством. Но крымчанка говорила то, что она думает, не пытаясь язвить или льстить - какой в этом смысл? Айбиге хотелось верить безоговорочно и хоть это опасный талант, Баязид был ей благодарен: за то, что случилось в лесу, за ее слова и за то, что она просто есть. Мысли Айбиге не казались ему непроходимым лесом, как остальных у дворце, она была простой и легкой в общении, и уже за это стоило ее любить.
- Спасибо тебе, - тихо, почти шепотом ответил Баязид, даже не зная, что лучше сказать, - за то, что ты добра ко мне. И за то, что была рядом, когда наступила опасность. Ты спасла мне жизнь, но за такое словами не отблагодарить, - Баязид кивнул головой, в подтверждение своих слов, хотя Айбиге и не могла его, сидящего за ее спиной видеть. Шехзаде казалось, что он говорит невпопад и как-то совсем уж нескладно. Впрочем, не велика беда. Баязид, надо сказать, никогда не был силен в речах, предпочитая их делам. "Слова - ветер" - часто говаривал он и эта истина крепко засела внутри его сердца. В лесу глухо ухнула птица, эхом откликнувшись на беспокойство шехзаде.
- Ты права, - задумчиво согласился Баязид, наконец сподобившись ответить на поставленный вопрос. Ему понравилось, что Айбиге так легко угадала его настроение, хотя шехзаде до последнего размышлял правильный ли это выбор. Ведь если по дворцу прокатится слушок - то сначала они с Айбиге получат за то, что ушли без охраны, а потом за то, что не сказали. В два раза больше истерических нотаций. А это не самое приятное времяпрепровождение, что не говори. По своему опыту Баязид знал, что Повелитель всегда обо всем узнает в последнюю очередь, но узнает. И вряд ли ему такое понравится. И все же, дабы не кривить душой, Баязид признавал перед самим собой, что говорить об этом не хочет. И не станет. Даже если те неверные несут потенциальную угрозу не только ему, но и остальным несчастным, которые выберутся в лес. Эгоистично, но честно. Он оставлял эту историю на попечение Айбиге, предоставляя ей решение, как поступать.
- Айбиге, ты, наполняющая мою душу радостью, должна была зайти ко мне еще раньше, - непроизвольно заметил Баязид, улыбаясь прекрасной крымчанке, хотя не понимая, почему улыбается. Было даже смешно, что они длительный период времени даже случайно не встретились во дворце.
Вечерние тени с медленной чопорностью, достойной Падишаха, опустились на землю, поэтому Баязида не удивили зажженные факелы, отбрасывающие причудливые тени на дорожку, ведущую ко дворцу. Ночи в Стамбуле ему нравились куда больше дней. Природа распевала свои песни, подстраиваясь под легкий летный ветер, милосердный, после жаркого дня и Баязид поймал себя на мысли, что эта музыка нравилась ему куда больше, чем звуки стали, гремящей о сталь. Впрочем, и та не такая уж плохая.

Так легко и просто открывался смысл сложных вещей, оказывался простым и незамысловатым рядом с этой восхитительной девушкой, с проницательными глазами, которые, казалось бы, смотрели прямо тебе в душу, а не куда либо еще. С самого детства Баязид был переполнен святой уверенностью, что Айбиге знает все на свете и может ответить на любой вопрос. Ум, благородство, храбрость и красота объединяясь внутри и образовывая прекрасный крымский цветок, тяжело переживающий резкие порывы ветра, но стоический выдерживающий их, как любые невзгоды. Баязид был буквально влюблен в ее почти детскую непосредственность и решительное нежелание подчиняться правилам. Он всегда хотел был таким же и много качеств этой крымской жемчужины бы горд носить в себе. Баязид думал, что если свет можно было бы обратить в человека - то Айбиге была бы им.
Много лет спустя люди начнут рассказывать истории, передающиеся не только историческими документами, но и фольклором из уст в уста: о правлении султана Сулеймана и его великолепной возлюбленной Хасеки. Баязид мог себе представить какое судилище устроит человечество над Османской империей и чувствовал себя незначительным в масштабах этой истории, которая, в будущем, станет не историей прекрасного государства, а историей кровавых войн. Кто, распутывая комок неточностей, фактов и легенд, вспомнит о нем и его прекрасной крымской принцессе, свободной, независимой, но невольно заставляющей себя оберегать, куда пристальнее, чем зеницу ока...
Легкое прикосновение изящной женской ручки открыло Баязиду мысли Айбиге так же, как слуги, не прилагая усилий, открывают дверь в твои покои. Айбиге разделяла его сожаление о том, что ночи во дворце тяжелы, но дни - тем более, потому что одиночество и безнадежность чувствуются острее, когда ты окружен шепотками, недоверием, вечным подслушиванием и враждой. Ни одного приязненного взгляде не почувствуешь ты во дворце, не ощутишь любовь. Слепая ненависть, восторг или требовательность - это участь шехзаде. Но не любовь. Любовь манерно двигаясь проходит мимо, без жалости кидая издевательские улыбки прямо тебе в лицо. Потому что когда тебе пять - ты милый ребенок, а когда вырастаешь - потенциальная угроза. Баязид тяжело вздохнул, опускаясь на траву. Ему было нелегко так просто расставаться с Айбиге, потому что те секунды опасности стоили прекрасных минут, проведенных в ее обществе. Даже луна понимала его, устало наклонившись на бок, в своей невыполнимой мечте - просто уснуть. Баязид провел рукой по траве, все еще рассматривая недоверчивые и несмелые звезды, одна за одной появляющиеся на небосводе. Они приходили и уходили так легко и просто, что оставалось только позавидовать. Шехзаде осторожно поднялся с мягкого природного ковра и остаток пути к своим покоям во дворце посвятил размышлениям о том, можно ли исчезнуть бесследно, если ты и так не существуешь. Уснул Баязид, к собственному неописуемому удовольствию, без всяких мыслей, погрузился в тонкий, неспокойный сон, словно в холодную воду.

Отредактировано Şehzade Bayezid (21.02.2014 22:44)