В задумчивости, отстраненности от всего мира, Баязид чувствовал себя неловко. Утром он проснулся с каким-то ноющим чувством в груди, будто что-то не так, как надо. Он раз двадцать переспросил у Сюмбюля действительно ли все во дворце в добром здравии. Ага, не уставая, утвердительно кивал, так что Баязиду пришлось сжалиться, а то ведь шея у человека в любом случае болит. И все-таки, что-то было не так, это Баязид знал совершенно точно. Считалось, что любой сон несет в себе смысл, плохой он или хороший, ясный или туманный, но это не могло быть причиной внутренних стенаний шехзаде, потому как он даже не помнил, что ему снилось. Да и к тому же, Баязид довольно пренебрежительно относился к подобным суевериям. Это для женщин и детей, а он уже не ребенок. Возможно, повзрослевший слишком быстро мальчик, но его об этом не спрашивали.
Зима в этом году оказалась довольно-таки лютой, учитывая мягкий климат Стамбула, богатый на солнечное тепло. Резкий декабрьский ветер проворно забирался и в покои, и под одежду, не смотря на то, что дров для камина никто не жалел, а соболиные меха приятно согревали. Баязид, между тем, всегда чувствовал за спиной незаметный, едва ощутимый холодок - тень смерти, нависшая над ним. Как-то вот с ранней юности так за ним повелось - никакой веры в свои шансы и права. Возможно, именно по этой причине Баязид всегда стремился узнать и увидеть больше, чем традиции султаната и стены Топкапы. Баязид прикоснулся пальцами к украшенному морозными рисунками окну собственных покоев, думая о том, что не хочет вечно сидеть в четырех стенах и еще о том, что давно нужно было посетить рынок, подобно тому как изредка поступает отец. Уже давно стоило ему принять постулат о том, что шехзаде можно не все то, что можно султану, но так как Баязид не собирался нарушать строгие законы - это его не слишком волновало. В мятежную юношескую душу, легко ступая, прокрались привычные нотки азарта и авантюризма - Баязид уже предвкушал побег ото всех правил во всех его ярких красках. Ненавязчивым жестом отправил калфу восвояси, так и не выслушав и принялся переодеваться с неудобного яркого кафтана в куда более приятный, из простой ткани плащ. Капюшон на нем был как раз впору - закрывал глаза. Баязид удовлетворенно кивнул своему отражению в зеркале - немые дискуссии с самим с собой приносили в разы больше пользы, чем какие бы то ни было разговоры с другими людьми. Не подозрительный по своей натуре, Баязид быстро научился дворцовому этикету, а именно - правилу номер один: никому не доверяй. Вот он и не доверял.
Накинув капюшон на голову, Баязид бесшумно выскользнул из своих покоев, стараясь обращать на свою скромную персону как можно меньше внимания. Идеальные условия для побега - это когда Селим на тренировке, матушка у Повелителя, а гаремным девушкам привезли новые ткани. В такое время, хоть ты на площади перед дворцом танцуй без верхней одежды - никто тебя не увидит, слова не скажет. В шаге от успешного ухода Баязида остановило покашливание Сюмбюля-аги. Шехзаде остановился, как вкопанный, перебирая в голове варианты смачных ругательств. Деваться было некуда. Баязид повернулся лицом к Аге с такой подобострастной улыбкой на лице, что скулы сводило:
- Шехзаде, Вы не можете покидать дворец, никому об этом не сообщив, - Баязид нетерпеливо кивнул. Все эти стандартные правила он знал даже лучше тех, кто их писал.
- Может, мне у тебя разрешения спрашивать, Сюмбюль-паша? - огрызнулся Баязид. Он, правда, не хотел делать этого, но легче не стало: слово ведь не воробей. Баязид очень не любил эту поговорку.
- Что вы, шехзаде...- рука взметнулась вверх, останавливая поток извинений раньше, чем Баязид это понял. По едва нахмуренным бровям было ясно, что шехзаде откровенно не уверен в правильности этой затеи, но то, что во дворец возвращаться не охота совсем - это было ясно предельно:
- Уходи, Сюмбюль. Иди себе..- проворчал Баязид, развернулся и быстрым шагом пошел в направлении рынка. Ага сопроводил его полу-жалким, полу-презрительным взглядом, но возразить не посмел. Остальное Баязида не волновало.
Дождь и подтаявший за последние несколько дней снег превратили землю в сплошную бурую топь, а утренний туман стелился под ноги поворотливыми змейками. Баязид вдохнул чистый воздух, впитывая в себя ароматы окружающей среды, свято уверенный, что именно так пахнет свобода. Мокрые листья напоминали искусно сделанный ковер. Баязид уверенно ступил за черту большого и хаотично устроенного Стамбульского рынка. Торговля, как видно, продвигалась не лучшим образом, по большей части, из-за погодных условий, но даже это ни чуть Баязида не смутило. Он подошел к ближайшей лавке, поздоровавшись с торговцем. Тот уверенно вещал о "лучшем качестве в столице", но Баязид, кое-что, да понимающий в дорогих тканях явно понимал, что качеством тут и не пахло. Он обернулся к другой лавке, стоящей под навесом, но что-то или, надо полагать, кто-то, знатно толкнул его и без того многострадальный после тренировок бок. Баязид заточился и, если бы не ухватился за стол, точно бы упал. Но не смотря на все это, его инстинкты спали, уверенные в том, что никакая опасность их владельцу не грозит. Он с беспокойством на лице принялся искать глазами виновника сего торжества.

А вот это было уже полной неожиданностью, не сравнить с той, что его чуть не столкнули наземь. Вообще-то, на рынке такое происходило очень часто, вот только толкались обычно ворчливые старушки, а после еще и ругали на чем свет стоит последними словами. Девушка, вместо того, чтобы проделать всю эту цепочку операций, вежливо извинилась. Баязид был настолько поражен, что даже не нашелся что ответить, а ведь столкновение с ним и ей могло принести заметный вред. Почувствуй себя деревенским дурнем, называется! Шехзаде восхищенным взглядом проводил красавицу, ворвавшуюся в его привычную и простую жизнь легким сквознячком, так легко и просто, будто бы всегда была его частью. Баязид покачал головой, прогоняя неизвестно откуда взявшееся наваждение и его взгляд упал на дворцовую калфу, разглядывающую толпу, видимо, в поисках чего-то или кого-то. Сердце Баязида упало в пятки едва ли не буквально, ведь если Сюмбюль попытается оттянуть момент истины и до последнего будет молчать, не выдавая тайну шехзаде - то гаремные девицы уж точно молчать не станут. Да они быстрее рассказывают о каком бы то ни было прошествии еще раньше, чем это самое происшествие случается. Недолго думая, Баязид развернулся и быстрым шагом нагнал то самое "наваждение", которое, надо сказать, выглядело абсолютно очаровательно даже с недоумением на чистом девичьем личике. "Чудо, как хороша" - задумчиво заключил Баязид, отметив, что в гареме таких нету. Ну, по крайней мере, в его гареме так точно.
- Если ты мне поможешь спрятаться от той злой женщины, - Баязид красноречиво показал жестом куда-то вперед себя, - то я буду безгранично благодарен, - шехзаде улыбнулся, понадеявшись, что говорил не слишком громко. Оставалось только уповать на то, что в нем достаточно обаяния, дабы девушка согласилась. Впрочем, зачем он нужен такой красавице, если она не знает о том,что он шехзаде. Баязид не был несмышленым мальчиком и уж конечно отдавал себе отчет в том, что женщины в его покоях появляются не из великой любви. Впрочем, что ему было знать об этой самой любви? Баязид чуть пригнулся, рассчитывая на плохое зрение калфы и все еще с улыбкой (происходящее действительно его забавляло!) пробормотал:
- Меня зовут... - действительно, а как его зовут? Баязид решил придумать новую историю, в старую на рынке уже не верили, но руки так и не дошли, - Меня зовут Мустафа. Мы с отцом приехали в столицу недавно, но я уже всем здесь не угодил, - это даже больше было похоже на правду, чем он рассчитывал. Калфа, расчищая себе дорогу палицей, направился в другую сторону. Баязид с облегчением вздохнул, выпрямившись. Только сейчас он безо всякого удовольствия осознал, что бесцеремонно преградил дорогу юной и, очевидно, занятой девушке. Случай, что ни на есть беспрецедентный, заставил его смутиться.
- Прости, хатун, я повел себя бестактно, - впрочем, стыда шехзаде надолго не хватило, - как тебя зовут? Откуда ты? - уверенный в том, что знает на рынке и в столице всех и каждого по имени, Баязид не мог поверить, что пропустил такую красоту. Нежное, какое-то почти по-детски невинное личико, излучало неуверенность. Или это Баязиду так казалось? Она не была похожа на турецких девушек, обычно чуть более высоких и загорелых. Впрочем, было какое-то очарование в ее движениях, словах и в ней самой, как будто все краски мира впитались в девушку, заставляя ее выглядеть старше своих лет. Баязид подумал, что если бы и существовал человек, знающий все на свете - то им была бы вот эта незнакомка, притягивающая к себе взгляды, по крайней мере, его точно. Он столкнулся с нею взглядом, ощутив то самое утреннее щемящее чувство в груди - почти болезненное. Глаза, темные, точно омуты, заставляли его будто бы лететь вниз, лишая даже рассудка, понимания того, чем ему грозит столкновение с землей. Время будто бы остановилось или замедлилось. Баязид с трудом заставил себя отвести взгляд, судорожно глотая воздух. Очень плохое наваждение.

Баязид не надеялся на помощь, вернее было ожидать пощечины или же криков, потому что по сути, он совершенно бесцеремонно преградил путь юной девушке, а они обычно считали это худшим преступлением, чем разбойничество, грабеж и убийство - тут уж Баязид действительно не знал почему и был не уверен, что хочет знать. Ну так вот вместо того, чтобы избить его, наглеца, корзинкой - девушка с почти осязаемым спокойствием завела его вглубь ближайшей лавки, чем вызвала невероятное восхищение шехзаде. Или, вернее будет сказать, Мустафы, сына купца. Ну да. Купца, который повелевает тремя континентами. Баязид позволил себе скупую улыбку: он так не любил обманывать, а тут вышло все как-то спонтанно и не то чтобы совсем уж плохо. Он задержал взгляд на темных, как вороново крыло, волосах девушки, всего на секунду, а затем поднял взгляд на ее лицо, совсем уж огорошенный. Незнакомка была совсем юной, девчонка почти, может, даже младше его самого, но между тем круглое детское личико впитало в себя, так Баязиду казалась, всю несправедливость этого мира. Шехзаде был вынужден признать, что сегодня его сокровищница с незабываемыми впечатлениями пополнилась еще одним, крайне невероятным экспонатом. Голос этой невозможно красивой девушки унес его в какое-то невиданное место, так что Баязид почувствовал себя уютно, тепло и как будто дома. Это было уже настолько неслыханно, что он даже не мог толком расслышать то, что говорит его спасительница, очарованный звуками, доселе незнакомыми, но похожими на тихое пение маленьких птиц в ночной тишине, бег ручейка, спокойное и теплое дыхание ветра: на все то, что Баязид свято любил с самого раннего детства. С того момента, как он услышал голос этой прекрасной девушки, он действительно перестал думать о чем бы то ни было, кроме нее. Даже о том, что изначально ее взгляд, брошенный на рыскающую в толпе калфу, показался ему странным и каким-то даже испуганным, хотя ощущение было такое, будто она ничего не боится. С чего бы это вдруг? Дворцовые калфы могли пугать только девушек, живущих в гареме. А дочери лавочника в гареме делать нечего. Баязид даже немного расстроился по этому поводу, но признаваться в подобном и не думал. Воля - главное в жизни человеческой, а наложницам ее не видать. Лучше было и вправду этой красавице жить свободной от всех правил, предрассудков и традиций. Баязиду оставалось только порадоваться за нее. Он уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, да не успел: Гюльбашер бросила к его ногам корзинку и выбежала в толпу с такой проворностью, что Баязид даже взглядом не сумел бы догнать эту тонкую фигуру. Он сделал шаг вперед, безропотно выходя под дождь, даже не заметив, что умудрился поднять вещицу, принадлежащую отнюдь не ему.
- Гюльбашер, - едва ли не по слогам, едва ли не с благоговением повторил Баязид, силясь запомнить как можно лучше черты лица красавицы, но они уже начали ускользать от него, при этом не теряя своего очарования. Имя прозвучало так, будто он пытался пробовать его на вкус, но этот вкус ей категорически не подходил. Даже стоя под дождем, пытаясь освежиться, Баязид понял, что вряд ли эту встречу когда-нибудь забудет. Это был именно тот случай, который ты сохраняешь в самых глубинах сердца и никогда не забываешь. Он может настойчиво напоминать о себя каждое утро или может всплывать в памяти с помощью редких вспышек боли: сожаления о том, что не произошло и не могло произойти. Баязид с этим почти смирился. Он бережно отставил корзинку в сторону, понимая, что бессмысленно ждать чего-то. Разумеется, рано или поздно, девушка должна была вернуться, но даже этот неопровержимый факт не казался Баязиду достоверным. Наваждения покидают тебя навсегда, а Гюльбашер просто не могла быть чем-то реальным. На секунду он даже подумал о том, что, возможно, все это просто сон. И даже успел понять, что так было бы намного лучше.
Где-то пол часа ушло у Баязида на то, чтобы уверить себя в бесполезности поисков, но даже не смотря на это он провел еще три часа на рынке, слоняясь без дела, на что, разумеется, встреча с Гюльбашер ни коим образом не повлияла. Конечно, нет. С чего вдруг? Во дворец Баязид возвращался торопливо, почти бегом, потому что желал отдохнуть о себя самого. Ощущение полета так и не пропало, только теперь больше напоминало обычное падение.
У покоев его ждал Сюмбюль, стоя неподвижно, как изваяние. Глядя на него, Баязид внезапно почувствовал раздражение и взявшуюся ниоткуда злость. Это было плохо хотя бы потому, что он даже не понимал с чего вдруг злиться.
- Шехзаде, - поклонился Ага, едва ли не подметая тюрбаном пол, - Осмелюсь доложить Вам, что Хюррем Султан решила отправить к вам сегодня наложницу, - Баязид цокнул языком: слишком много слов.
- С чего бы это вдруг, Сюмбюль? - моногамия не входила в число "достоинств", которые хотела привить своим детям их Валиде. Не то, чтобы она была против, - гляньте на Селима, - но не поощряла, это точно.
- Вам надо отдохнуть, - начал евнух, но Баязид его прервал. Надо отдохнуть, это так, но отдыхать можно и в одиночестве. Вернее, только так и можно.
- Не надо, Сюмбюль-ага, отмени все сейчас же, -конечно, Баязид признавал, что шансы на успех у него невелики, но все же рассчитывал на хоть одну удачу за день. Зря.
- Простите, шехзаде, но так велела Султанша..- пробормотал Ага и Баязид покорно кивнул. Он редко долго настаивал на своем, если того хотела Валиде, просто чтобы не заставлять ее беспокоиться, но это совсем не значило, что со всеми ее решениями он соглашался. В конце концов, наложницу можно будет отправить восвояси под каким ы то ни было предлогом. Вспомнив об этом, Баязид был вынужден признать, что почувствовал себя сносно.

Ну, почему, почему в этом грешном мире никогда и ничего не может быть по-людски? Хочешь отдохнуть, Баязид? С какой это,  интересно знать, стати? Иди, принимай наложниц, рисуй картины, готовь кушать и прочее, прочее. Ну, это, разумеется, самое, что ни на есть преувеличение, но все таки... Баязид раздраженно налил вина в бокал, поболтал им немного и отставил обратно. Пить он не будет, это было бы как-то чересчур. В тот длинный перечень пороков, ему присущих, добавить еще и пьянство? Не самая лучшая идея. Баязид потер переносицу, устало вздыхая. Ни присесть тебе, ни отдохнуть нормально. Шехзаде крепко задумался. С одной стороны, довольно-таки глупо будет с его стороны вытолкать ни в чем неповинную девчонку за дверь, потому что сама она тоже вряд ли горит желанием. С другой, он крайне редко делал что-то помимо своего желания и не хотел набираться такого опыта. Вот тебе и патовая ситуация, Баязид. И главное: ведь ничего же не поделаешь! Баязид попытался отвлечься, встав рядом с окном. Флора у фонтана возле дворца всегда заставляла его мысли отходить куда-то на другой план. Пестрые цветы и мягкая зеленая трава сейчас, к большому сожалению, не радовали глаз, сменившись холодным, подтаявшим снегом и тяжелыми каплями дождя. Контраст темной проталины в белизне снежного одеяла казался почти пугающим. Баязиду казалось, что все те птички, которые летели в его детстве за счастьем - умерли на полпути. Шехзаде вздохнул, услышав традиционный стук в дверь и обернулся, сложив руки за спиной. Он даже не чувствовал никакого интереса, любопытства или чего-то в таком духе. С таким же успехом можно было сидеть на кровати, разглядывая потолок.
Яркая вуаль, прикрывающая лицо вошедшей девушки, не давала ему возможности ее разглядеть. Впрочем, не то, чтобы Баязид очень старался. На его непритязательный вкус, украшений на одалиске было слишком много - так много, что они, должно быть, мешали ей нормально двигаться. Он был бы рад, если бы к нему в покои приходили смешливые девчонки, босиком и безо всяких литературных излишеств, вроде безграничного количества ароматических масел, а не каменные изваяния, насквозь пропитанные таким знакомым Баязиду отвращению к османским традициям, пусть даже и таки красивые. Баязид безразличным взглядом проводил знакомую цепочку операций и ни один мускул его лица не дрогнул. Вот только в груди, разве что, опять неприятно заныло. Баязид даже не успел скривиться, как мир вокруг него исчез и испарился, не оставив после себя даже горстку пепла. И вот он уже даже не в своих покоях, не во дворце, а в месте совершенно незнакомом, где нет места ему, есть только звук чужого голоса. Баязиду даже показалось, что он пошатнулся. Устроив беглый осмотр своих амбиций, шехзаде отыскал то потерянное чувство и как будто бы заново обрел способность дышать и вообще существовать на уровне человека. К нему вернулась врожденная способность казаться безмятежным и очень счастливым, когда он обескуражен и совсем ничего не понимает. Баязид улыбнулся, заранее приподнимая брови, чтобы придать своему лицу как можно более литературное выражение. Он аккуратно, не прикасаясь к своему "наваждению" дал ей знак приподняться, сопровождая это совершенно неположенными по этикету словами:
- Гюльбашер. Счастлив приветствовать тебя в моих скромных покоях, - искры смеха наверняка были явственно видны в его речи, но Баязида это не беспокоило.

Баязид никогда бы не подумал, что эта прекрасная девушка может выглядеть более очаровательно, но его и здесь сумели удивить. То, как легко сменялись на ее лице эмоции, его просто возмущало. Недоумение, конечно, было уместным и даже милым. Впрочем, Баязид не надеялся, что она тут же броситься в его объятия, узнав лицо, которое видела ранее. Восхитительная гамма чувств так и притягивала взгляд, но Баязиду казалось это невежливым. Он сделал шаг назад, предоставляя девушке неожиданную роскошь - личное пространство, свободное от надоедливых турков, не дающей одалиске жизни. Банальная история, которых этот дворец видел великое множество. Баязид и не думал, что его может это растрогать хоть когда-либо. Но, при наличии каких бы то ни было чувств, все происходит иначе. Баязид даже не понимал природы этих чувств, но не отвергал. Это было бы глупо, как отвергать собственную руку или что-то вроде того. Баязид улыбнулся:
- Веришь или нет, но я тоже не ожидал увидеть любимую дочку рыночного лавочника... Тут, - он смерил пристальным взглядом свою "наложницу", но потупился, опять же, считая это жестом крайне невежливым. Между тем, удержаться было действительно трудно. Она просто такая красивая.
- И можешь говорить "ты", если так удобно. Только не при всякой прислуге, а то проблем не оберемся двое, - Баязид старался быть доброжелательным, но не знал почему. Обычно это происходило совсем по другому. Желание слышать голос "лунной розы" было сильнее просто желания, плотского и немного даже недостойного такой прекрасной девушки. Именно по этой причине, все и не пошло по стандартному сценарию. Он Баязиду тоже не нравился, если хотите знать.
- Не надо смотреть на меня, как на... На человека, который собирается сделать с тобой что-то плохое, - Баязид улыбнулся, - Если честно, я готов сделать все, чего ты только пожелаешь. Хочешь - можешь возвращаться обратно, хочешь - мы можем поужинать, потому что я действительно голоден, в общем, проси, чего душа желает, - Баязид осекся. Это было очень смелое заявление, потому что он на секунду понял, чего хочет каждая девушка здесь. Ну, вернее их половина. Такая строптивая, смелая и красивая девочка - конечно, что она хочет домой. Баязид невольно скривился. Ему правда не хотелось ее отпускать. Но и привязывать к себе силой - тоже нет. Внутри разгорался неистовый конфликт между шехзаде и человеком.
- Откуда ты? - спросил Баязид, отругав себя за то, что подталкивает ее мысли не в том направлении. Он хотел присесть, но не на кровать - это действительно выглядело бы не очень. В двери постучали, сообщая о прибытии ужина, о котором Баязид молил едва ли не слезно. Он молча кивнул слугам, с удовлетворением глядя на накрытый стол и опять обратился к девушке:
- Я действительно советую тебе поужинать. По крайней мере, сладости Шекера-Аги обещают быть лучше, чем обычно.

Так внимательно и сосредоточенно Баязид даже на уроках в детстве. Сочетание ума, красоты, умения интересно рассказывать и этого действительно обволакивающего голоса заставляли его трепетать. Что могла пообещать такая одалиска, кроме пленения своей красотой? Это заманчиво, но Баязид любил свободу, а вернее ее остатки и не хотел терять это одурманивающее ощущение. Тот факт, что и Айшегюль вызывает вполне себе одурманивающие ощущения он игнорировал. Ну, по крайней мере старался. Правда, не сильно.
Слушать о том, что потеряла Айшегюль было не то, чтобы неприятно, просто очень неловко и в какой-то степени даже ловко. Он не был виноват в ее горе, конечно, нет. О завоеваниях Льва Морей Баязид даже не был осведомлен - никто не считал важным сообщать ему новости, но даже это не смогло заставить горький привкус во рту исчезнуть. Шехзаде было чисто по человечески жутко от того, что Айшегюль потеряла все, когда он, в свою очередь, чувствовал себя просто великолепно - все его внутренние стенания даже и вполовину не были так оправданы, как его. И вот она сидит перед ним, разделяя его трапезу, девочка, достойная достичь самых вершин только за то, что она потеряла. Даже если лучшие убранства, дорогие одежды и просторные покои на сотую долю не стоило того, что ей пришлось утратить. Баязид было потянул руку к девушке, чтобы хоть как-то ее утешить, но передумал, вовремя себя одернув. Восхищение и сожаление его было безмолвным и незаметным, как и надлежало. Баязид хотел защитить Айшегюль, даже от самого себя. Вернее от самого себя в первую очередь.
Корфу... Неприступный, как и девушка перед ним, Ионический остров. Остров, который даже Барбаросса не сумел захватить, удовлетворившись только грабежом. Это неправильно было в первую очередь по отношению к Айшегюль. Патриотическое сознание в обязательном порядке задевал тот факт, что ты, житель острова, не принадлежащего османам, захвачен ими в плен. Баязид поджал губы, размышляя о том, как лучше ответить:
- Да. Мой брат рассказывал мне о достоинствах некогда греческих островов. Это был первый раз, когда я был восхищен чем-то, даже не увидев, - Баязид мягко улыбнулся, стараясь как можно меньше казаться навязчивый. Он плохо управлялся со словами, чувства больше открывая посредством прикосновений, но Баязиду не хотелось терять достоинство, чтобы потом слыть совершенно неинтересным собеседником. Впрочем, ему всегда казалось, будто стоит только открыть рот - немедленно скажешь что-то не то. Баязиду куда больше нравились дела. Слова - это ветер. Даже такие звучные, как "долг" или "честь". Именно по этой причине Баязид редко доверял обещаниям. Некоторые не считают угрызения совести серьезным наказанием. Баязид подвинулся чуть поближе, чтобы лучше слышать тихий говор красавицы и у него создалось ощущение, будто он попал в сладкую дымку. Истории, рассказываемые из поколения в поколение так долго, что их путь не всегда возможно проследить, всегда в процессе перехода сквозь века полнятся домыслами и новыми догадками, но именно это и было самым лучшим их достоинством, именно это делало интересными сказки, давно забытые и оттого грустные.
Легенда казалась Баязиду немного пугающей, но искренняя в нее вера Айшегюль обрадовала его черствое сердце. Это дыло действительно удивительно. Для Древней Греции придание очень подходящее: духи воды, нимфы и много других, о которых рассказывают мифы. Баязид рассмотрел ракушку с нескрываемым интересом, удивляясь тому, насколько естественной может быть красота. Впрочем, это можно было сказать и о Айшегюль.
- Спасибо тебе, Айшегюль. Я думаю, что мы могли бы вместе вернуть духа воды обратно домой. Только заметь, я не обещаю, ведь как тебе могли уже нашептать в темных уголках гарема - шехзаде не всегда делают, что хотят. Впрочем, если будет возможность - то почему бы и нет? - Баязид пожал плечами и улыбнулся как-то грустно. Принимать подарки от наложницы, как, впрочем, и давать ей обещания - это почти что моветон, но шехзаде по этому поводу не волновался. Он посмотрел на девушку с неожиданной для самого себя теплотой в глазах и поднялся, дабы поставить ракушку в шкатулку, точно так, как поступают с драгоценностями. Стоящий там перстень с рубином он забрал и протянул Айшегюль:
- Конечно, о нем нет таких красивых историй, но когда-то этот перстень принадлежал Хюррем-Султан, так что тоже вполне себе легенда.

Баязид улыбнулся кривоватой улыбочкой, которая ложилась на его уста только в те редкие моменты, когда он не знал какую эмоцию надо проявить или что нужно сказать. Где-то в одной из дальних комнат тихонько инграла музыка, переплетение звуков которой было подобно журчанию воды в фонтане - красиво, но немного навязчиво, если слушать подобное целый день напролет. Он очень устал, странная печаль, невнятная тоска снедали его... Но почему он грустил? В один миг ему хотелось видеть эту храбрую островитянку, глаза которой напоминали ему тьму, наполненную странной тишиной, не выражающей ничего и в то же время рассказывая все, как на духу, а в другой она казалась ему слишком непостижимой, чтобы быть настоящей, а посему он даже не знал, что с ней делать. Возможно, Баязид просто еще никогда не видел таких морально мертвых людей. Или, надо полагать, она была слишком живой для него.
Его светлые, лишенные теней покои, с высокими бойницами окон были украшены, серебром, топазами, опалами и другими каменьями, так что отдавать украшение девушке было не жалко, если бы только еще Баязид знал по какой причине он это сделал. Чтоб отблагодарить? Это казалось поступком разумным и вежливым, но оттого не менее странным. Баязид в тяжелой задумчивости засмотрелся на горящую живым пламенем свечу, неподвижно застывшую в оправе золоченого подсвечника. Он смотрел до тех пор, пока глаза на защипало от яркого света и только тогда сподобился рассеяно улыбнуться, примерно представляя о чем может пойти их разговор дальше и что ему стоит отвечать. Баязиду не стоило так легко впускать девочку в свое сердце, как будто одалиску в покои, но противится этому естественному порыву как-то удержать ее подле себя не только тем фактором, что у девочки нет выхода, но еще и ее желанием. Вот, как это ощущается, когда хочешь получить то, что не достанется тебе просто потому, что ты - шехзаде.
- Мы найдем такое место, - пообещал Баязид, чуть наклонив голову, пытаясь уверить и Айшегюль в том, что ее ракушка не останется забытым украшением в шкатулке. Баязид и сам бы не отказался от красивого места, куда не ступала нога человека, но люди, как казалось, уже успели покуситься на все, что только можно. Именно поэтому жизнь в большом городе его и не прельщала. Впадая в крайности, Баязид был даже согласен стать санджак-беем самой отдаленной провинции, но рациональный взгляд на существующее положение вещей отчаянно этому противился. Баязид подвинулся назад, дабы прислониться спиной к кровати: он и правда смертельно устал, слов не хватало.
- Иногда мне кажется, что мое детство еще не закончилось - так много ограничений повсюдно, но это не так. Может, оно не очень похоже на правду, но я рос как любой нормальный ребенок - так же часто получал выговоры и нотации от родителей, учился и тренировался. Переживал такие же проблемы, как и другие дети, в том числе и неверие в родительскую любовь, неуверенность и страх, - приступы панического страха с нотками истерики и по сей день сотрясали тело Баязида так же интенсивно, как и раньше, но в этом-то признаваться Айшегюль он не мог. Не мог рассказать о том, какие кошмары мучают его ночами и как душу укутывает туман, застилающий взор, мешающий видеть настоящее, как оно есть. В сущности, Баязид даже не знал девочку, сидящую перед ним. Он посмотрел на нее не глазами, а будто бы своим сознанием и неожиданно для самого себя выпалил:
- Знаешь, если ты не хочешь тут находится - то вольна уйти. Потому что я не сторонник принуждать к чему-то. Это твое право: находится тут, в этих покоях, или нет, Айшегюль, - тихо закончил Баязид, тяжело вздохнув и, наконец-то, успокоившись.

Ночь тепло приняла Баязида в свои холодные объятия и он облегченно вздохнул. Дневное время было прекрасным для таких людей, как его мать или отец, или даже Джихангир, но Баязид только в ночной темноте находил покой, позволяющий избавиться от каких бы то ни было чувств. Лучшая часть суток, когда ты не наполнен ни чем и можешь дышать свободнее. Покой пустоты. Шехзаде рассеянно улыбнулся неожиданно приятной собеседнице, каких в этих покоях отродясь не бывало и кивнул, тем самым подтверждая ее слова. Ну, не все, разумеется, потому что часть из них можно было бы принять за комплимент, а комплименты Баязид принимать не умел. Да и не пробовал никогда:
- Это не слишком трудно, - пожал плечами Баязид, обращая свой слегка затуманенный взор на Айшегюль, хотя в этом не было необходимости, потому что его взгляд и был затуманен ею одной, - Ты когда-нибудь слышала о берсерках? Это древнегерманские воины, которые посвящали себя какому-то из богов, но это не так важно. Важно то, что они надевали на себя шкуры медведей, полагая, что именно это придает им ярости и не чувствительности к боли в сражении. Они не просто носили эти шкуры, они становились ими. Иными словами: когда ты примеряешь на себя одежду купца, султанши или шехзаде - часть тебя становится ею. Особенно, если ты и сам в это веришь. Вот поэтому мне удалось тебя одурачить. Да и всех, в принципе, - Баязид кивнул, не понимая, зачем рассказал это. То есть, конечно, ответ вполне по теме разговора, но он никогда и никому не признавался в своей теории, потому что она казалась ему глупой и чересчур детской. Да и не пристало шехзаде Великой Османской Империи направо и налево рассказывать о восхищении воинами другой нации. Впрочем, даже его отец в свое время был очарован достижениями Александра Македонского. Легенды о нем ходили разные, одна краше другой, так что это не мудрено. Баязид поднялся на ноги, чтобы не выглядеть каким-то надменным и жестом позволил Айшегюль уйти, отметив про себя, что разочаровала она его исключительно своим уходом. Ему было до последнего интересно, достаточно ли в ней, такой гордой, храбрости, чтобы остаться. Шехзаде нахмурился, глядя на закрывающиеся за ней двери и желание схватить девочку, вырвать ее из лап гарема, оставить при себя на мгновение стало таким сильным, что почти болезненно ощущалось в теле. Когда Баязид чувствовал себя виноватым - у него болел живот, когда злился (а это почти всегда) - голова. Но такого с ним еще не происходило отродясь. Болело, казалось, все. Он отвернулся от дверей, скривившись и выглянул в окно, как делал всегда, полагая, что привычные вещи заставят его себя чувствовать лучше. Тени на дворе не двигались, будто застыли, ожидая чьего-то приказа. Баязид не знал, как избавиться от этого странного, отдающего сумасшествием наваждения и даже было подумал о том, чтобы позвать к себя другую одалиску, но идея эта ему опротивела, не успев еще родиться в голове. Баязид заключил ноготь большого пальца в объятия передних зубов и сел на кровать, предчувствуя, что уснуть ему сегодня не удастся.