Утро, во всех своих солнечных красках, не обещало абсолютно ничего хорошего. Если вы считаете, что титул шехзаде подразумевает за собою занятость, огромное количество нерешенных дел и неизвестно откуда набравшимися за ночь ходатайствами от простых жителей империи - то вы будете горько разочарованы. Первый этап жизни Баязида - это учеба, сплошь и рядом. Письмена, чтение, Коран, другие языки. Второй - это военная подготовка. Не так военная, как обязательная для физического развития. Верховая езда, оружие, рукопашный бой и бои на матраках. А вот когда все это усвоено предельно ясно, а в санджак, дабы реализовать собственные амбиции еще нельзя - то это зовется промежуточной стадией. Но в голове Баязида по другому - "скука смертная". Во дворце действительно было делать нечего.
Приятная погода располагала к прогулке,  но гулять одному Баязиду не хотелось. У него не было собеседника, способного понять все те душевные стенания, мучащие его столь долгий час. Все нежные султанши сейчас полу-лежали, полу-сидели, поедая лукум и купаясь в теплоте такого непостоянного солнышка. Как и гаремные девицы. Впрочем, у них и то дел больше, чем у Баязида. Ему нужно было чем-то себя занять, в противном случае он начинал много думать. А думать Баязиду противопоказано, это вам любой лекарь скажет. Все его мысли, со вкусом морской соли, отдавали теплым бризом у острова Корфу. Баязид хорошо знал, обучаясь на ошибках отца и братьев, что отдавать всего себя без остатка любви - настоящая, а при том опасная, глупость. Еще в ту первую встречу, Баязид хорошо усвоил: он может быть только пленником черных очей Айшегюль, а кому понравится клетка, хоть и такая прекрасная? Шехзаде покачал головой, пытаясь очистить ее от лишних мыслей. В покоях стало душно и как-то неправильно тихо, как будто само воспоминание об Айшегюль было, хоть и невесомым, но осязаемым. Баязид, резко открыв двери, вышел и пошел вперед, рискуя заблудиться в причудливой системе коридоров Топкапы. Голоса, доносящиеся сквозь тонкие стены, его не отвлекали, хотя бы потому, что не было от чего отвлекать. Он просто шел вперед, впервые, наверно, осознавая, как бесполезно и нелепо его существование. Как будто шагать по коридору во тьму и к пропасти. Ведь Баязид не знал, что ждет его в конце. И не был уверен в том, что хочет это знать. Возможно, неизвестность пугала, но Баязиду было хорошо известно- знание, хоть и полезное, не всегда приятное.
Едва не столкнувшись лбами с одним из янычар, легко узнаваемым по красной форменной одежде, Баязид остановился. Ему под ноги, точно дождь, посыпались монеты, позвякивая при ударе о мраморный пол. Баязид посмотрел сначала на это представление, хлопая огромными голубыми глазами, а затем на самого янычара. Ему было стыдно не знать его имени, хоть стражи и много.
- Шехзаде, - поклонился тот, но голос явно принадлежал не аге. Баязид круто развернулся, едва не толкнув янычара, и так выглядящего беспомощно и жалко, когда рассматривал свои же монеты. Или не свои? Рядом, как ни в чем не бывало, поклонившись, стояла Айшегюль. В импульсивной голове Баязида тут же сложились все кусочки картины в голове. Он неосознанно как-то, нахмурился, окинув мужчину строгим, холодным, как сталь, взглядом:
- Что здесь происходит, Ага? Немедленно отвечай! - властным тоном потребовал шехзаде, - Что это за деньги такие? - Баязид весь аж содрогнулся от своих мыслей, хотя и не мог сформулировать их до конца.

Баязид весь аж потемнел от ярости, такой сильной, что она почти превращала его в облачко тьмы, вместо человека. Гнев всегда настигал его внезапно и в совершенно неподходящее время, словно хищник, что долгое время выслеживал свою жертву и сыграл на том, что жертва отвлеклась. Если вы наивно полагаете, что Баязиду нравилось то, что с ним происходит - то, я вас уверяю, это глупость. Ему бы и хотелось иметь над собой самим побольше контроля, да только его никто не спросил. Так все и происходит в людской жизни. Ты делаешь то,'что предназначено тебе судьбой. Взрослеешь, когда этого требуют, неважно пять тебе лет или пятнадцать. Взлетаешь и падаешь, совершенно не контролируя процесс. Все вокруг идет своим чередом, не спрашивая твоего разрешения и не требуя твоего согласия. И что бы там не говорили все вокруг, дождь не остановится и зима не сменится летом, если того пожелает Султан. Не важно, что мысль эта крамольна, она правдива. Иного Баязид не знал.
Шехзаде поднял руку в жесте столь властном, сколь и нетерпеливом, останавливая поток оправданий неизвестного ему янычара, но, по всей видимости, не самого достойного из них:
- Ты мне скажи, ага... Разве не богоугодное это дело, помочь нуждающейся девушке? Разве Великий Аллах не воздает по заслугам за благие поступки? - в голосе Баязида явственно слышались нотки речей Сюмбюля-аги, но он говорил вкрадчиво, будто пытаясь поймать стражника на лжи, - И пристало ли тебе забирать деньги у хатун, на которую ты и глаз не смеешь поднять? Она принадлежит гарему Повелителя! Или неизвестно тебе, что делают с подобной дерзостью? - правда в том, что Баязыда не волновал этот воин совсем. Не смотря на то, что янычарские корпуса воспитывают людей, по большей части, достойных и верных, исключения все же случались, потому что общество, построенное на великом количестве запретов, не может быть полностью безгрешным. Баязид, в очередной раз околдованный голосом прекрасной Айшегюль, обернулся к ней, стараясь изо всех сил, чтобы не сделать то, что ему на самом деле хотелось сделать. Энергию подобного рода тоже можно превращать в гнев, чем шехзаде не  мог не воспользоваться:
- Хатун, - специально не называя по имени, начал Баязид, стараясь не выдавать все очарование ее взглядом, нарядом и ею самой, - Ты объяснишься с Афифе-хатун, ей более известны правила порядке в гареме, чем мне, - он отвернулся от Айшегюль, потому что пламя его взгляда запросто могло бы перекинуться на нее саму. Баязид подумал о том, что, возможно, стоило позвать ее сегодня к себе, но вот только не для разговоров. Впрочем, мысль эта показалась шехзаде почти дикой. Его прекрасная ракушка Корфу должна сама захотеть прийти в его покои, чего он подобным поведением точно не добьется, но иного выхода не было. Он ни за что не стал бы ни к чему ее принуждать.

Если честно, то Баязид просто растерялся, ни дать ни взять. Это такой момент, когда ты делаешь что-то, что-то говоришь, а потом вдруг останавливаешься в недоумении: что происходит? Возможно, люди, когда либо говорившие с ним с таким чувством не знакомы, ведь у них всегда есть мотив и цель, а у Баязида - нет, потому как он принадлежит к странной и малоуважаемой касте людей, которые могут сначала наговорить и наделать всякого, а уж потом подумать о последствиях и причинах. Что, казалось бы, ему до этого странного аги, наполненного алчностью, как чаша шербетом? И до девчонки, которую он видел-то всего дважды, но толком все ровно не знал? Почему он так внезапно отвлекся от своей прогулки по коридорам Топкапы, да и зачем ему это? Ответы на сии вопросы вечные Баязиду не поступали и это ему не нравилось. Шехзаде просто ненавидел чего-то не знать. Он посмотрел на уходящего агу с легким презрением, сквозящим в каждом взгляде и жесте, покачал головой, уверенный в том, что это - лучший способ освободиться от навязчивых мыслей, но мягкий голос нежной Айшегюль Баязид слышал смутно, из-за звона в собственных ушах. Так с ним случалось всегда, когда внутри скапливалось все больше и больше злости. Баязид ответил на вопрос скорее инстинктивно, чем осмысленно, просто не желая более тревожить бедную хатун, которая, возможно, считала свое сознание мирной гаванью среди разбушевавшегося моря османских традиций и запретов:
- Нет, конечно. Тебя не за что наказывать. Ты поступила мудро и справедливо. Мне бы хотелось, чтобы таким в этом дворце был каждый. Я верну тебе деньги, потраченные на агу самостоятельно...- Баязид хотел еще что-то сказать, чтобы подбодрить Айшегюль, явно опечаленную его внезапным выпадом, но слова путались, не желая становиться единым целым, а кроме того он бы попросту не успел. Девушка потеряла сознание и шехзаде только чудом уберег это перышко от столкновения с твердым мрамором пола. Он не знал, что делают в таких случаях, потому что ранее таких случаев конкретно с ним не было. А к тому же, такая сильная, драгоценная почти, Айшегюль казалась ему девушкой, которой все девичье просто чуждо. Он не мог бы себе представить ее, жаждущую украшений или красивых слов, как не мог представить себе ее, теряющую сознание. Но вот же она, на его руках, невольно разрушившая все его представление о собственной личности. Неужели Баязид совсем-совсем, даже капельку, даже самую малость, ее не знал?
Шехзаде как можно более аккуратно устроил девушку у себя на руках и решительным шагом направился в свои покои, по пути достаточно громким криком для того, чтобы его услышали в покоях Повелителя, приказав стражникам позвать лекаря. Что-то подсказывало ему, что в покои шехзаде целитель придет быстрее, чем в коридор, не знаю уж почему вдруг. Баязид устроил Айшегюль на своей кровати (не стоит ничего думать, девушке же плохо!), совершенно очарованный, что в такой момент было неуместным, ее мягкими чертами лица и прекрасными волосами, что темным веером рассыпались по подушке. Он потрогал ее лоб, кажущийся горячим, но на самом деле это было всего лишь приятное тепло.
- Айшегюль..- не надеясь на результат, все таки решился позвать шехзаде, взяв девушку за руку: жест столь же приватный, сколь и нелепый в подобной ситуации.

Баязиду не нравились лекари. Да, польза от них была. Практическая и практически неоценимая, но что можно сделать с самим собой? Возможно, с этим были связаны неприятные воспоминания? Возможно, когда-то он сильно заболел или же просто предавал такое значение тому, что лекари всегда окружают его младшего брата. Да, это было возможно. Впрочем, не время думать о причинах неприязни. Баязид остановился в трех шагах от своей же кровати, сложив руки за спиной и изобразив на лице самое беспристрастное выражение, какое только мог в подобной ситуации. Стоит ли говорить, что никто еще не терял сознание у него на руках? Девушки были близки к этому, в неком подобии восторга, но не так вот же... Вообще-то, Баязид был некогда уверен, что сознание теряют только женщины, носящие под сердцем ребенка. Но, скажем так, сейчас-то у него было представление, как все это происходит. Что автоматически исключает возможность беременности Айшегюль. Так ведь? Да уж, анализ ситуации что надо, но обстоятельств это не меняло. Банальное недомогание могло быть чревато последствиями для такой удивительно хрупкой девочки. Баязид обернулся к двери, в которою, не вошел, а заплыл буквально, Сюмбюль-ага. Его совсем не волновало происходящее - так, по крайней мере, казалось, - но зоркий взгляд Аги уже давным-давно припрятал в закоулках памяти всю нужную информацию.
- Шехзаде, - в три погибели сложился Ага, напяливая на лицо самую подобострастную улыбку, какую только мог, - Афифе-хатун прислала меня, справиться о самочувствии Айшегюль, - бровь Баязида непроизвольно выгнулась в немом вопросе. Он, что ли, так громко кричал? Вспомнить не представлялось возможным. Впрочем, Сюмбюль-ага мог бы и сам догадаться о положении вещей. Спас от неловкого молчания лекарь, предоставив информацию самостоятельно и откланявшись. Великий евнух гарема тоже поспешно удалился. И зачем приходил-то, вот вопрос. Баязид покачал головой, а опомнившись, присел возле Айшегюль, но не нарушая ее личного пространства. Возможно, двери в его покои закрыты, но это отнюдь не значит, что за всем происходящим никто не наблюдает. Шехзаде поправил выбившиеся из порядка прядки волос девочки в неловко-нежном жесте и с улыбкой придержал ее от резких движений:
- Все в порядке, Айшегюль. Ты ненадолго потеряла сознание, но сейчас все уже хорошо. Только тебе надо отдохнуть, - тщательный психологический анализ позволил Баязиду прознать, что девушка до сих пор обеспокоена его отношением к давешней ситуации. По правде говоря, Баязид и думать о ней забыл. Слишком уж остро ощущалось переживание за Айшегюль, побледневшую и ослабшую, - Не волнуйся ни о чем, ладно? - Баязид не приказывал, потому что не любил этого, просто спрашивал, не более того, - Как ты себя чувствуешь? Ничего не болит? - подобные настроения в голосе были для шехзаде, всегда немного отстраненного, в новинку, но нельзя же было допустить болезни просто потому, что он сглупил. Впрочем, он и так сглупил. Не за чем истязать девочку вопросами, если ей не слишком хорошо, - Отдыхай. Если хочешь - я оставлю тебе, - оставил бы, потому что приоритеты Айшегюль мог поставить выше своих. А потом, поддавшись внезапному порыву, поцеловал теплый лоб. А чего ему стоило скрыть свое удивление! Баязид чуть отодвинулся в сторону, исподлобья наблюдая за реакцией Айшегюль.

Баязид бросил удивленно-робкий взгляд на тоненькую ручку Айшегюль, которая уверенным, почти властным жестом вложила ее в его руку с огрубевшей кожей на пальцах и многочисленными старыми мозолями. Совсем не такие должны согревать тонкие девичьи плечи, но голубые, аквамариновые почти, глаза не хотели отрываться от этой причудливой картины. Баязид - это сплошь шрамы, мозоли и царапины, но в эту неприлично короткую секунду он понял, что всегда может стать кем-то большим. Или чем-то большим. Чем-то другим.
Эмоции на лице Айшегюль мелькали так быстро и стремительно, что шехзаде, как не старался, не мог понять ни одной из них: так бывает, когда стоя на самой вершине горы или посреди леса, сосредоточенный, обращенный в слух, он чувствовал мягкий шепот ветра или листьев, пытающиеся что-то донести, но никогда не раскрывающие свои секреты в полной мере. Айшегюль была загадкой, головоломкой, сложной, но вполне решаемой. Баязид видел такой взгляд раньше. Не в свою сторону, конечно, но видел. Видел такую искрящуюся, взрывоопасную, горячую гамму эмоций. В своей Валиде. Вот только если она была огнем, согревающим и уничтожающим, то Айшегюль была холодом: явлением куда более опасным, но в то же время коварным и завораживающим. И вместо того, чтобы оторвать пальцы от льдинки, Баязид сжимал их сильнее. Что-то мучило его рядом с Айшегюль, что-то вязкое и приторное, вгрызающееся куда-то между лопаток. Баязид был склонен думать, что там находится душа.
Он мягко улыбнулся и улыбка эта коснулась глаз, прогоняя маленькую морщинку между бровей:
- Все в порядке с твоим поведением. Не волнуйся. Никто не посмеет тебя наказывать, - чуть строго закончил Баязид, кивая в подтверждение собственных слов. Он представлял себе наказание одалисок лишь примерно, знал несколько проступков, за которые могли казнить, но был готов пренебречь хоть всеми традициями Османов, лишь бы только с Айшегюль все было в порядке. Крамольная мысль проскользнула в мыслях и затерялась в вихре других, не похожих одна на другу. Это была правда, что в большинстве своем Османская империя жила, следуя архетипам и не признавая нововведений в принципе. И правда, что иногда это не казалось Баязиду правильным. Но изменения должны начинаться с самого себя, а загвоздка была в том... Что Баязиду не хотелось себя менять.
Баязид был совершенно и абсолютно умилен словами Айшегюль и робкой улыбкой, украшающей ее прекрасный лик и так же абсолютно и совершенно безразличен к чужим пересудам. Гарем шипел и душил всех и каждого в сплетнях, словно побеги плюща, обвивающими весь дворец. Здесь нельзя было шагу ступить, чтобы кто-то об этом не донес. И по какой-то странной, замкнутой логике, здесь никто и ничего не знал. Какой-то странный, непонятный зуд в лодыжках, как бывает после долгой ходьбы, мучил Баязид. Он улыбнулся, поднимаясь, чтобы бросить с виду небрежным, но на самом деле взволнованным жестом, собственный, несоразмерно большой для ее хрупких маленьких плеч, кафтан. Она слегка дрожала и хоть Баязид и не был уверен, что это от холода, перестраховаться все же стоило. У Айшегюль волосы цвета воронова крыла и Баязид, повинуясь не такому уж и внезапному порыву, прикасается к ним рукой. С виду они гладкие, точно шелк, а на самом деле тяжелые и как будто даже пыльные. Когда он целует ее макушку - то чувствует запах жимолости и сандалового дерева. У Баязида шелковые, карминового цвета простыни и он с удивлением обнаруживает, что с Айшегюль они выглядят куда красивее, чем обычно, как будто бы она всегда была здесь и никогда не уходила. Он неуверенным, словно не своим голосом шепчет:
- Конечно, останусь, - но больше не делает ничего, что могло бы смутить девушку. У Айшегюль красивые темные глаза и мягкие маленькие ручки. И когда она засыпает, Баязид все еще смотрит на их сплетенные руки и думает о том, что, возможно, как раз-таки именно это - правильно и допустимо.