А может быть пустота - это слишком по-человечьи,
слишком просто и внутренне,
слишком больно.
От людей остаются скупые речи в подреберье осевшие тонким слоем...  ©

Солнце нарочито медленно, как будто желая поддразнить людей, поднималось над Стамбулом, озаряя небосвод своим ярким светом, что делая огромное одолжение. Баязид прищурился, глядя в открытое окно собственных покоев: нынешняя погода ему слабо нравилась. Сухой, почти затхлый воздух, пропахший рыбой и какими-то неизвестного происхождения пряностями, стоял над городом и не было даже самого слабого ветерка, чтобы его прогнать. Но даже не смотря на ужасную погоду, которая, впрочем, была для великой столицы обычным делом, у Баязида были кое какие планы на сегодняшний день, мысли о которых пробуждали в нем чистый фаталистический восторг, не взирая на легкий приступ апатичного гнева по поводу не оправдавшихся надежд с погодой. Величие и безоглядная дерзость внезапной придумки заставляли Баязида улыбнуться. Шехзаде открыл перламутровую шкатулку, почти отстраненным жестом проведя пальцами по подаренной ему ракушке, возвращающей его мысли к Айшегюль. Баязид отдавал себе отчет, что это странно - так много думать о девчонке, которую встречал всего-то трижды, но каждая встреча и каждая мимолетная улыбка, слово и непринужденный жест, Баязид запоминал так отчетливо, будто ничего не было важнее для него в этом мире. Шехзаде покачал головой, прогоняя сумбурный поток мыслей. Они были словно какой-нибудь шербет, только вязкий и неприятный на вкус, заставляющий Баязида думать о том, что, возможно, даже внутри него нет никакого смысла. Никаких эмоций. Он отгонял эти мысли, пока они были легкими и ненавязчивыми, точно бабочки, но когда приобретали характер людской, почти незримый - руки отчаянья слишком сильно сдавливали ему горло - дышать становилось тяжело, тем более на такой-то жаре. Иногда воспоминания становились совсем другими - к примеру, как вот улыбка Айшегюль. В голове она была слегка размытой, но все-ровно заставляла сердце Баязида пропустить удар. Ведь у него давно не было «мягко и тепло», только «подобострастно и язвительно» - Айшегюль так не умела.  И это заставляло что-то внутри вздрагивать, словно бы ожидая нападения и подвоха, но вслух Баязид только смеялся. А что ему еще оставалось?
Иногда Баязиду становилось внезапно обидно за то, что его семья - это осколки красивого стекла, постоянно впивающиеся ему под ребра. И злость за то, что они обрекли его на ненависть к себе была почти болезненной и четкой, словно бой в барабаны: на губах чувствовался неприятный вкус металла, внутри - пустота. Но это быстро проходило, ведь не имеет смысла, верно? У Баязида может быть своя семья.
Сегодня был особенный день, неожиданно-приятный: утром оказалась, что ничего не нужно посмотреть или подписать, никто не хочет с ним повидаться и поговорить. Баязид едва ли верил своему счастью, но, умываясь, полностью придумал краткий план о том, как провести день. И все благодаря маленькой ракушке, скромно устроившейся в уголке стола. Не то, чтобы план этот хоть как-то шел наперекор установленным многовековым правилам, которые Баязиду были что веревка на шее, но и не поощрял их вечной важности. Шехзаде, можно сказать, их просто проигнорировал. Пришедший справится о пожеланиях Баязида Сюмбюль-ага оказался как нельзя кстати. Выслушав все сказанное великим евнухом гарема, выбрав в угоду матери какой-то невнятного вида кафтан, Баязид деланно-небрежным тоном вежливо попросил:
- Сюмбюль-ага, пригласи в мои покои Айшегюль-хатун, - Баязид старательно делал вид, что просьба эта ничего не значит, но ага, конечно, не глупый и явно сообразил, что отсутствие в выражении шехзаде любого слова приказного характера - уже что-то, да значит. Шехзаде слегка раздраженным взглядом проводил прислужника до двери и присел на край кровати, дожидаясь и завтрака, и приятной компании.

От людей остаются вещи, подарки, планы,
а потом ещё песни, стихи и прочая ерунда.
Ну а если о главном - от них остаются шрамы.
Шрамы разной величины остаются в нас навсегда.
От людей остаются привычки, тепло в ладонях или холод под сердцем,
а реже - и то, и то.
От людей остаётся эйфория или агония,
и потом заменить их не может, увы, никто. ©

Лучи солнца, скорее острые, как копья, нежели мягкие - осторожными, опасными движениями касаются лица Баязида, его рук и одежды, путаясь в складках кафтана. Он пристально, придирчиво почти разглядывает принесенный завтрак, замечая безо всякого удовольствия, что утром ему, почему-то, всегда приносят сладостей больше, нежели действительно стоящей пищи. Баязид не любит сладости, ведь они очень часто горчат во рту, как выбор и их всегда хочется больше и больше, словно бы какого-нибудь опасного вещества. Ну, вот хотя бы вина. А еще ему кажется, что это удовольствие чисто для женщин и шехзаде, по какой-то невнятной причине, думает о том, что не хочет чтобы Айшегюль нравились турецкие сласти. Но это маловероятно, ведь, в конце-концов, она всего лишь пятнадцатилетняя девчонка, у которой есть матримониальные мечты [которые шехзаде едва ли может осуществить, но мало ли], есть девчоночьи привычки пугаться его, как представителя иного пола и есть чисто женское очарование, которым она, возможно, еще не овладела в полной мере, но когда все-таки сможет - беда на его голову. Мужчина может повелевать хоть ветрами и реками, но мужчиной повелевает женщина. А Баязиду не очень хотелось быть чьим-то рабом. И все же... Все же мысли одна за другой обращались к лунному лику  прекрасной одалиски, ставшей исключительно дорогой и важной частичкой его отнюдь не мягкой души.
Баязиду даже не нужно было поворачивать голову на звук открывающейся двери - он заранее знал, кто вошел и не только потому, что в покоях все странным образом подчинялось его воле, но и потому, что Айшегюль несла за собою шлейф ароматов: несоленого моря, полевых цветов и жимолости. Запах, заставляющий аквамариновые глаза Баязида подергиваться дымкой, но лишь на краткую секунду - это было похоже на забвение.
Лоб шехзаде был привычно нахмурен, руки сложены за спиной - так он привык выглядеть за недавнее время и лишь теплый блеск в глазах, возникающий из ниоткуда выдавал настоящее положение вещей. Баязид улыбнулся, потому что не мог себя пересилить и остаться беспристрастным. Легкие, как сквознячок, вопросы Айшегюль всегда заставляли его холодное сердце немного оттаивать. Хотел видеть, да. И хочет. И всегда будет хотеть. Но это кажется вторичным и совсем неважным. Ведь на самом деле ни шехзаде, ни Айшегюль не знают, зачем она здесь. Не для светских бесед приглашают гаремных девиц в покои, но Баязиду это совсем не важно. Как бы не было сильно желание прикоснуться к мягкой женской коже, а оно сильно, ему ведь шестнадцать, шехзаде ни за что не сделает этого против ее воли. И дело тут даже не в моральных принципах, ведь воспитание внесло свою лепту в формирование личности Баязида. Да что греха таить, не знал Баязид в чем дело и не хотел этого знать.
- Я надеюсь ты хоть немного голодна, мне ни за что не съесть это самостоятельно, - Баязид пытался развеселить ее или себя? На нем новый кафтан, подходящий по размеру и даже не разящий глаза, сдержанный - "по моде" и он действительно выглядит неплохо: здоровым и отдохнувшим, вот только чувствует себя совсем иначе. Старым и уставшим не по годам. У Баязида даже не выходит спокойно, рационально мыслить, предаваясь внезапным приступам парализующей меланхолии и он только надеется, что Айшегюль, его прекрасная луноликая загадка, не чувствует себя подобным образом - одновременно тяжелой и пустой, словно настоящая ракушка.
- Присаживайся, - красивый, легкий жест рукой, - Я подумал, что стоит выделить тебе отдельные покои, Айшегюль, - смущенно заметил шехзаде, ведь обычно-то о таком не предупреждают. Не то, чтобы это было только его решение - очень много сплетен о нелегком нраве островитянки причиняли Баязиду какой-то личностный дискомфорт. Но этого Айшегюль знать не надо было. Баязид отдавал себе отчет в том, что чем больше он будет возвышать красавицу - тем больше внимания [а это не всегда воспринимать стоит в хорошем ключе] будет ей уделяться. И шепот теперь Айшегюль будет слышать куда более громкий и куда более дерзкий. Баязид, который не был до конца сведущ в гаремных  интригах, все ровно опасался.
- Но это не важно, - отмахнулся Баязид от мысли: покои-то все ровно уже готовили, как и украшения с платьями - стандартный набор, - Я пригласил тебя на прогулку. За пределами дворца, - уклончиво заметил Баязид, склоняя голову на бок и улыбаясь уголками губ. Он очень надеялся, что отлучка порадует Айшегюль, не любившую здешнюю османскую помпезность.